"Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 - Генри Крейн

известно о смерти моего брата Брайана. А вот Элис, по ее словам, могла бы помочь мне. Элис знает, что произошло с моим братом, и я должен все выяснить. Ведь правда? — он хитро улыбнулся и отправил в рот очередную порцию картофельных чипсов.

Кортни остолбенело хлопала глазами:

— И ты помог Элис сбежать из клиники?

Перл беспечно пожал плечами:

— Что значит «помог»? Я ее просто вырвал из лап Роулингса. Представляешь, что было бы с ней, если бы она продолжала оставаться там? Между прочим, у меня осталась еще одна обязанность по отношению к этой клинике. Точнее, по отношению к одному из ее пациентов.

Кортни наморщила лоб:

— Что ты имеешь в виду?

Перл снова улыбнулся:

— Ты забыла о нашем общем друге Оуэне Муре. Я должен вернуться за ним.

Не скрывая иронии, она воскликнула:

— Чудесно! Перл, скоро тебя будут звать освободителем.

— Кортни, но у меня нет выбора, — добродушно ответил Перл. — Я должен выяснить, что случилось с моим братом. Существует только один способ…

Внезапно в гостиной появилась Элис. Очевидно, услышав голос Перла, она вошла в комнату, но, встретившись взглядом с Кортни, опасливо попятилась:

— Эй, Элис, — радостно воскликнул Перл, — не бойся! Заходи, здесь тебя никто не обидит.

Элис боязливо смотрела на подругу Перла, который тем временем с пылкой горячностью говорил:

— Элис, ты должна ее помнить, это же Кортни. Она приходила ко мне в больницу. Ну что, вспомнила? Вот и молодец! Я вижу, что ты уже не боишься.

Хромота и костыли не помешали Джине добраться до ресторана «Ориент Экспресс». Войдя в зал, она заметила сидевшего за стойкой бара окружного прокурора и направилась к нему.

Кейт Тиммонс в этот момент разговаривал по телефону. Внимание его было столь сильно поглощено этим разговором, что он не слышал тихого стука костылей за своей спиной. Кстати, Джина и не стремилась к тому, чтобы обратить на себя внимание раньше времени. Она осторожно остановилась в шаге позади Тиммонса и внимательно слушала сердитые слова своего любовника, обращенные, слана Богу, не к ней, а к какому‑то из его помощников.

— Ну так вот, мне нужно знать все об этой Лили Лайт, — говорил Тиммонс, — и как можно быстрее. Да, постарайся не задерживаться ни минуты. Собери все, что на нее есть… Ну не знаю, воспользуйся архивами, поройся в библиотеках… Да, кстати, это была бы весьма полезная информация. Узнай, что о ней пишут в газетах, и обязательно раздобудь мне ее фотографию. Перерой все полицейские архивы, на которые только сможешь найти выход. Узнай, нет ли на нее чего‑нибудь в компьютерных архивах ФБР. В общем, все, все возможное. Все, давай.

Без особой приветливости распрощавшись с помощником, Тиммонс бросил трубку. Весь его вид говорил о состоянии крайнего раздражения. Придвинув к себе стакан с коктейлем, стоявший рядом на стойке, Тиммонс уже собирался продолжить знакомство с этим напитком, когда за его спиной раздался насмешливый голос Джины:

— Неужели она действительно так сильно тебя интересует? Держу пари, Кейт, что ты собрался начать расследование.

Услышав Джину, окружной прокурор вздрогнул и едва не выронил стакан:

— Не надо подкрадываться ко мне сзади, — нервно воскликнул он. — Ты же знаешь, как я этого не люблю.

Джина с достоинством вскинула голову:

— А ты должен знать, дорогой, что я очень люблю подслушивать. Это одно из моих самых любимых занятий. Кстати, ты говорил с Мейсоном?

При упоминании имени своего бывшего помощника, физиономия Кейта Тиммонса приобрела такое выражение, словно его одолевал рвотный рефлекс:

— Говорил, говорил, — брезгливо ответил он. — По–моему, у Мейсона совершенно отключились мозги. Ты бы послушала, что за бред он здесь нес. У меня было такое ощущение, будто ему ампутировали разум. Он мне твердил что‑то о спасении души, о человечности, о вере… Какой‑то несусветный бред.

Тиммонс так разнервничался, что стал размахивать руками, словно на базаре:

— Не знаю, где он этого начитался. Может, эта сумасшедшая Лили Лайт вбила ему в голову подобную ерунду, но он сейчас больше напоминает зомби, действующего и говорящего по чей‑то команде. С ним совершенно невозможно нормально поговорить. Он все время сыплет какими‑то теософическими истинами, в которых столь же много смысла, сколько его можно обнаружить в афишах возле кинотеатра.

Джина с насмешкой улыбкой следила за поведением окружного прокурора. Когда он распалился особенно сильно, она успокаивающе сказала:

— Не надо нервничать, дорогой.

Она попробовала приложиться губами к его шее, но окружной прокурор, резко взмахнув руками, с такой поспешностью отскочил в сторону, словно Джина прикоснулась к нему не своими накрашенными губами, а раскаленным металлическим тавром, которым обычно клеймят лошадей.

— Что ты делаешь?! — почти в истерике закричал он. — Не надо, я же тебя об этом не просил.

Джина вытаращилась на него с таким удивлением, словно увидела перед собой не Кейта Тиммонса, а, по меньшей мере, Рональда Рейгана:

— Да ты что, Кейт? Я просто хотела тебя успокоить. Зачем ты так нервничаешь?

Он в сердцах всплеснул руками:

— Я и не думал нервничать.

Джина не удержалась от иронического смеха:

— Ну конечно. А мне кажется, что ты волнуешься. Тиммонс отвернулся и хмуро пробурчал:

— Я не имею привычки на людях демонстрировать свои чувства и привязанности.

Джина не без ехидства заметила:

— В последнее время тебе все труднее сохранять свои привычки. Интересно, чем это можно объяснить — ты постоянно вынужден поступать вопреки тому, что делал раньше. Странный феномен, не правда ли?

Тиммонс метнул на нее такой злобный взгляд, что будь на месте Джины другая, более обидчивая женщина, она бы немедленно покинула ресторан и в ближайшие девяносто лет не встречалась бы с ним ни под каким предлогом.

— Оставь свои замечания. Я не хочу, чтобы нас видели вместе, — прошипел он.

Но Джина относилась к другой категории женщин. Она игнорировала форму разговора, интересуясь только его содержанием:

— А почему это ты не хочешь, чтобы нас видели вместе? — въедливо спросила она. — Ты что, стыдишься меня? Или, может быть, с тех пор, как я выступила на суде в твою защиту прошло слишком много времени, и наши отношения потеряли для тебя всякий смысл?

Тиммонс с подчеркнутой любезностью, которая во многих случаях сама по себе является оскорблением, ответил:

— Я не хочу, чтобы кое‑кто здесь поверил обвинениям Сантаны. Не забывай, что ее слова на пляже