Сибиллы, или Книга о чудесных превращениях - Полина Юрьевна Барскова

Земли распластанное тело

Иссохло и окаменело.

<….>

Ты посмотри, как люди-тени,

Распухшим, изможденным ртом

Шепча молитвы в исступленье,

Лежат в пыли перед крестом,

Как тянут высохшие руки

К тебе, господь, в предсмертной муке?

Ужель не увлажнится взор твой

При этом зрелище?.. Гляди:

Оцепенел младенец мертвый,

Прильнув к безжизненной груди

Умершей матери!.. Немею…

О многом и сказать не смею.

(«Плач во дни великого голода») [Перевод Льва Гинзбурга.]

Все восстанавливалось очень-очень медленно, но постепенно богатство, спокойствие вернулись во Франкфурт. Отец Мериан процвел и умер, когда крошке было три года: его последней работой был увесистый труд «Пляска смерти». Смерть поочередно беседует с купцом, бюргером, князем, епископом, дамой, ученым, художником. «Ушел от нас образчик немецкого тщания» было сказано о нем: Мериан оставил потомкам тысячи гравюр.

Далее разыгрывается следующая сцена ученичества и влияния под названием отец и/или отчим. Вдова вскоре утешилась с другим художником (поразительно, как они там скоро и профессионально/целенаправленно утешались) по имени Якоб Марель. Он был отчаянный коллекционер и мастер преувеличенно ярких цветочных натюрмортов-венков. Питающиеся тайными смыслами эмблем эти люди-художники любили все, свернувшееся кольцом – время, змей, цветы, – аллегории повторения и возвращения.

Именно Марелю, по мнению биографов, мы обязаны тем, что девочка смогла исполнить ей предначертанное: он поощрял ее эксперименты с насекомыми, собирание растений, именно в его мастерской девочка начала свои занятия. Отец, мать и отчим всем своим мастерством влиянием и упрямством влились и впали в Сибиллу, как реки на ведутах.

Самые изысканные ведуты отца Мериан те, где применен метод условного пространства с мнимой одновременностью событий: пожары, виселицы, увод в плен, бой, выступление конницы – все изображается на одной гравюре; войну и голод они запомнили навсегда – «во время войны художники впали в нищету, побросали палитры и вместо кистей взяли в руки бердыши и нищенские посохи».

Золотая жирная Голландия восстала из голода живодерен.

У золотой Голландии она выучилась своему мастерству – из работ акварелью и гуашью к раннему периоду творчества Сибиллы Мериан относятся эскизы черешни и красной смородины. Они не совсем точны. На черешне слишком много плодов, а у смородины искажено положение листьев. Весьма условны также ранние зарисовки весенних цветов – морозника, крокуса, изображенной без листьев печеночницы. Это позволяет понять, как именно развивалась художница. В более поздних работах мы видим результаты более тщательного наблюдения природных явлений.

С юности Сибилла работала преимущественно гуашью, создавая свои миниатюры на тонком молочно-белом пергаменте «из кожи нерожденных телят».

Также она освоила технологию гравирования на меди. Рисунок предварительно наносился на отполированную медную доску. Затем линии рисунка прорезались на поверхности доски штихелем, стальным инструментом со срезанным круглым концом и ювелирным пунсоном с кругло отточенным острием, а более тонкие линии – иглой.

Гравер сидит со штихелем в руке и увеличительным стеклом в глазу и режет медную пластину. Одно движение дрогнувшей руки – и косой штрих перерезает все усилие.

Позже Мериан освоила технику офорта.

Медную доску покрывают лаком, потом коптят, после чего процарапывают линии рисунка иглой, обнажая металл. Затем по краям пластины делают бортик из воска. Получалось корытце, в которое наливали азотную кислоту. Кислота протравливала штрихи рисунка в тех местах, где с металла был удален лак.

Для травильного грунта существовало несколько рецептов: она употребляла белый, широко использовавшийся Рембрандтом.

Травление дополняла процарапыванием линий с помощью сухой иглы, благодаря чему получался особый эффект контуров – исчезали, возникали массы прозрачных просвечивающих теней и сияющих бликов.

У матери она научилась искусству вышивки. Шелковые нитки были свои – Иоганна Сибилла устроила у себя небольшую мастерскую по производству шелка. В саду росли шелкович-ные деревья, а в просторном закрытом помещении содержались драгоценные шелковичные черви.

Так она встретила свою любовь, свою судьбу, свою цель, свой смысл – сначала шелковичных червей, потом и гусениц.

На широких полках вдоль стен были разложены ветки шелковицы. В центре стоял низкий стол, на нем плетеная прямоугольная корзина с низкими бортами, наполненная листьями. Рядом со столом четырехугольный стеллаж, доходящий до потолка. На верхней полке – ветки, на других – лотки с греной и гусеницами.

Сибилле было поручено приносить из сада корм, сортировать червей и переносить их с места на место с помощью бумажных кульков.

Доротея была художницей, как и ее сестра Сибилла, как и ее мать Мария Сибилла, как и ее отец, изгнанный матерью за ненужностью, как и ее дед, как и ее отчим: из поколения в поколение передавались знания, как размельчать, растирать краску, как выбирать и сушить бумагу, как вытравлять нежную, нервную и точную линию, как смотреть на цветок, зарождающийся или скукоженный, мертвый – ты не мог не быть изображателем растений, насекомых, так как в этих изображениях заключалась твоя связь с семьей. Здесь находились вдохновение, мастерство, вызов, несвобода; твое ремесло было оковами, и смыслом, и связью. Оно было твоей радостью, твоим злом и твоим смыслом.

Отец любил деньги, почет и свои инструменты гравера, жившие в ящике из красного дерева. Смертельной иглой и смертельной кислотой он создавал пустые места, сквозь/через которые виднелись, прорастали его ведуты: он брал город, Нюрнберг, или Франкфурт, или Амстердам, и делал его плоским и вытягивал вдоль реки, как скорняк кожу перед тем, как она станет пергаментом. Отец любил считать новые деньги и читать старые книги, больше всего он любил книги о путешествиях в недоступные, невероятные, невозможные страны, Америка волновала его, как продажная девственница старца, и он все приносил и приносил в дом новые описания странствий: но сам ни в какие странствия не собирался, даже помыслить не мог об этой напрасной трате себя, своих денег и своих сил.

Мать Сибиллы любила молчать и слушать тихое, еле слышное движение шелковичных червей. Она была червевод, из червя должен был произойти шелк, на шелке следовало изображать цветы, бабочек и червей. Но Сибилла нарушила этот порядок, так как захотела не только использовать и изображать, но и узнать червя поближе.

Сибилле тоже предстояло стать червихой, гусеницей, как и ее мать, но она стала также иглой отца, и его кислотой, и его драгоценной бумагой, выбирая которую, он охал и причмокивал, и нюхал, и смотрел ее на просвет.

Принято считать, что интерес к изучению превращений насекомых возник у Марии Сибиллы с детских лет. Девочкой она помогала матери и занималась вышивкой на продажу. Вышивали шелковыми нитями собственного производства: шелковичные деревья