При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

на другой день, Бибинур спрятала в чулан дедовских времён заржавленное по краям, безнадёжно помутневшее зеркало, на его место – в простенок меж двумя окнами – купила и повесила хоть небольшое зеркало, но чистое, как серебро.

Это уже было невиданное явление…

Выставив вторые – зимние – рамы, она два дня мыла – до блеска! – стёкла… А ведь нынче и это дело не планировалось ею!

Когда заблестели стёкла, то ещё виднее стало, как побурели, потрескались рамы. Вот когда снова пригодились деньги «в помощь ветеранам»! Съездив в райцентр, Бибинур привезла оттуда белую краску… Где только достала её, да ещё в начале лета, ведь такие белила удавалось раздобыть только ловкачам, у которых всюду имеется и сват, и брат, и дружок закадычный! Но она привезла – и старательно побелила оконные переплёты.

Белейшие рамы, сияющие стёкла… и дом наполнился светом: отражаясь от нового зеркала, на полу теперь бегал маленький солнечный зайчик…

Оконные занавески, прокипятив, она тщательно выстирала, прогладила, аккуратно повесила вновь. Герань, которая, хоть в корнях у неё ещё и теплилась жизнь, засохла и пожелтела на подоконнике, – она, срезав сухие ветки и оборвав жёлтые листья, пересадила в новый горшок, в свежую землю.

Распахнула настежь окна и, отойдя к самому порогу, уперев руки в бока, придирчиво оглядела своё жилище. Да, обстановки нет… А зачем, спрашивается, ей лишняя мебель? Есть старая железная кровать. В боковой комнате сакэ вымыто до желтизны. Вот только половицы не ахти какие – прогибаются, «поют»… Но если осторожно ходить, послужат они ещё. Не собирается же Бибинур плясать, да и свадьбу не играть в доме!

Потом, выйдя на улицу, оглядела она дом снаружи: заложив руки за спину, три раза прошлась туда и обратно. На двор смотрят два и на улицу тоже два окна. Во всех четырёх – белые занавески развеваются, издали мелкие дырочки на них совсем, оказывается, незаметны! На окне со стороны улицы красивый, глазурью покрытый цветочный горшок виднеется. Хорошо! Вот только пусть та герань расцветает быстрее – всем тогда в глаза бросится. И куда ей деться – расцветёт, ведь такую плодородную, чёрную, как дёготь, землю набила Бибинур в горшок!

Когда же она проходила мимо своих окон в третий раз, бабка Закия, не выдержав, выплыла ей навстречу, подождала.

– Копошишься, старая?

– Копошусь, соседка, копошусь.

Но куда засеменила эта Бибинур? Даже для разговора не остановилась…

Бабка Закия, подобно коршуну, в последнее время не спускает глаз с подворья Бибинур. Вроде для интереса и нет особого повода, так, от нечего делать, начала было наблюдать, но соседка своим изменившимся поведением сразу же ввергла её в изумление. По двору бегом-бегом носится, за водой не спускается – летит, то и дело выносит выливать помои, иплатье заткнуто за пояс штанов, рукава засучены, платок закинут на затылок и затянут там узлом… Преобразилась! А из пребывавшего в долгой тишине дома теперь то стук топора доносится, то молотка, и, боже же, топор-то она к Галикаюносила точить!

Бабка Закия, хоть по годам была почти ровесницей Бибинур, но оттого, что со стариком своим вместе старела, – ещё не пускала к себе мысли о близкой кончине, и искренне, от всей души жалея Бибинур, сердобольно охала: «Лишь бы к добру у неё всё было, не приведи Аллах умом тронется… Ишь, мечется по дому, как челнок: туда-сюда, туда-сюда!..»

И думала о детях Бибинур: «До сих пор не приезжают, и после, Бог даст, не приедут. Тогда дом Бибинур на дрова сломаем. На его же месте из красного кирпича, по-новому, с верандой, выстроим дом – и старшего сына отделим от себя! Бесится, в Челны, говорит, уеду, а этим самым не пустим, домом приманим… А старушку Бибинур сами как следует похороним, ни перед миром, ни перед Богом не возьмём греха на душу!..»

Так рассудила Закия…

Бибинур одна на всю улицу отказалась газ к дому подключить – «Боюсь, взорвётся!» – говорила, а тут сбегала в правление и, растормошив бригадира Хуснуллу, поставила себе газовую плиту.

Нет, уже не собиралась умирать она!

Что Бибинур изменилась – заметила не одна Закия… И к ней однажды вечером, когда уже пригнали стадо и хозяйки подоили коров, пришла Зухрабану.

– Как там наша-то, живёт? – спросила напрямую.

– Ходит, не сглазить бы, очень даже здоровая ходит, – оживилась Закия. – Зиму тяжело переживала, теперь вот – слава Богу тысячу раз! – прямо помолодела…

– Ой, если бы так, – Зухрабану головой покачала. – Говорят, умом ведь повредилась!

Закия лицом просияла, но виду не подала, только поинтересовалась:

– Откуда узнала?…

У Зухрабану тоже свои виды были на дом Бибинур, если та вдруг отправится в мир иной… И Закия, разумеется, догадывалась об этом, и всякими хитростями не пустила она Зухрабану к сестре, быстро-быстро вскипятив самовар, усадила за чай.

– Не ходи ты к ней, не любит же, знаешь, когда люди её порог переступают, – сказала она. – А тебя на той неделе ругала… вспомнить страшно!

– Ну? – Зухрабану снова головой покачала. – Ещё выходит, не бросила своих замашек!

– Что ты, Зухрабану, не та, не та она… совсем другая. Была-то лучше! Вся на виду, бывало, а тут видишь – и не поймёшь!

Рассказ, очень удививший Зухрабану, она до того, как пойти к Закие, услышала от продавщицы Асмабикэ. Такой вот рассказ:

«Как-то на днях бабушка Бибинур прямо к открытию магазина подоспела. Смотрю я, у дверей топчется. Не разговаривает! Никому – ни слова! Ситцы подёргала, привезла я радиоприёмники – она их посмотрела… От тебя секретов нет, Зухрабану-апа, и скажу, что чуть-чуть хорошего чаю было у меня. Нужен ведь такой припас: может, кто захворает, правильно? Ну, думаю, услыхала про это бабушка Бибинур и чаю пришла попросить. Уже решила: две пачки дам! Но ведь народ: один вошёл, другой вышел… И вот, наконец, только вдвоём мы в магазине остались. Она на меня смотрит, я на неё, она молчит – и я жду. То ближе подойдёт, то опять к двери поворачивает… анекдот да и только! Потом, представляешь, из кармана платья помятую трёшку вытащила. „Асмабикэ, – говорит она мне, – ты бы мне вот на эти деньги духи дала!“ Думаю, что кому-то в подарок берёт, и спрашиваю: кому подарить хочешь? „Нет, – отвечает, – не в подарок это, а себе!“ У меня глаза на лоб, но виду не показываю. Какие, спрашиваю у ней, тебе дать. „Если сказать, Асмабикэ, что никогда в жизни не пользовалась, будет правдой, – признаётся она мне. – И времени не хватало, и желания не было“. Эх, Зухрабану-апа, поверь мне, от