История войны 1814 года во Франции - Модест Иванович Богданович

город. Жители окрестной страны, увозя с собой все, что только успели захватить, и угоняя лошадей и скот, теснились у городских застав и, чтобы заплатить акциз, от которого не догадались уволить их, продавали за бесценок свои пожитки. Смелая молодежь рада была случаю подраться, но не имела оружия, да и недоставало людей, которые могли бы руководить народное движение и направить усилия всех и каждого к общей цели. Императрица Мария-Луиза, слабая, бесхарактерная, страшилась за себя и своего сына почти столько же непостоянных парижан, сколько войск отца своего и его союзников, а приданный советником ей Камбасерес совершенно потерял голову. Король Иосиф, лично храбрый, давно уже отчаялся в спасении империи, и к тому же ни способности, ни деятельность его не были в уровень с чрезвычайными обстоятельствами, в которых он находился. Военный министр Кларке, человек трудолюбивый, но бездарный и готовый передаться на сторону врагов Наполеона, не успевал исполнять получаемых приказаний и ненавидел умного, решительного Савари, считавшегося в общем мнении орудием деспотизма, близкого к падению. Прочие министры, пораженные внезапным оборотом дел, также не могли принесть большой пользы. Из всех влиятельных лиц отличался умом и находчивостью один лишь Талейран, но он был враг правительства, хотя и нельзя было его уличить в измене. С отсутствием Наполеона, лично распоряжавшего всей государственной администрацией, вполне выказалась неспособность его ближайших сподвижников3.

Таковы были обстоятельства, когда ввечеру 16 (28) марта собрался в Тюльери Совет регентства (le Conseil de régence) под председательством Марии-Луизы, состоявший, кроме короля Иосифа и верховных сановников империи Камбасереса, Лебрюна и Талейрана, из всех министров, президентов обеих палат и членов Государственного совета.

Совещание открылось речью военного министра, в коей он излагал положение дел в самом мрачном виде. По словам его, вооруженные силы, могшие участвовать в обороне Парижа, состояли всего-навсего из слабых корпусов Мармона и Мортье, небольшого отряда генерала Компана, нескольких батальонов, с трудом сформированных в различных депо, и 12 000 человек национальной стражи, из коих лишь часть имела ружья; городские заставы были преграждены палисадами, но не имелось ни одного укрепления на высотах вне города, следовательно, 25 000 человек, без всякого пособия искусственных средств, должны были удерживать 200 000 старых, опытных воинов. В заключение своих слов военный министр изъявил мнение о необходимости безотлагательного выезда из Парижа императрицы и короля римского. Напротив того, Г. Буле (Boulay dela Meurthe) полагал, что отбытие их из столицы заставило бы каждого думать единственно о собственной безопасности и чрезвычайно затруднило бы оборону Парижа. По его мнению, партия, враждебная правительству, могла воспользоваться отсутствием императрицы и провозгласить Бурбонов, подобно тому как случилось в Бордо. И потому Буле предложил, чтобы Мария-Луиза, по примеру знаменитой прародительницы своей Марии-Терезии, отправилась в городскую ратушу с своим сыном и вызвала к оружию жителей Парижа, могших выставить 100 000 солдат в ее защиту4.

Быть может, парижане показали бы себя достойными такого вызова: не нам сомневаться в чьем бы то ни было самоотвержении после жертв, принесенных русскими в 1812 году, после всего, на что они были готовы впоследствии каждый раз, когда угрожала опасность России. Но для вооружения ста тысяч солдат требовалось сто тысяч ружей – а их не было, да если бы они и нашлись, то никто в Париже не отважился бы раздать их народу без разрешения самого Наполеона. Тем не менее, однако же, великодушное мнение Буле нашло отзыв в некоторых из членов Совета. Герцог Ровиго (Савари) и старый Масса (Ренье) поддерживали его с увлечением, и даже герцог Кадорский (Шампаньи), выйдя из обычной ему апатии, советовал оставаться в Париже до последней крайности. Король Иосиф и Камбасерес молчали. Наконец, Талейран, выждав минуту, когда, по-видимому, Совет колебался в нерешимости, изъявил такое мнение, какое мог подать человек, глубоко преданный Наполеонидам. Правда, он не счел нужным распространяться об энтузиазме, который могло вызвать появление в городской ратуше императрицы с малолетным сыном на руках, потому что старый дипломат нелегко поддавался невольному увлечению, но он убеждал членов Совета в опасности оставить Париж, предав столицу империи враждебным покушениям партии Бурбонов, поддержанной союзными армиями. Впоследствии, когда Талейран сделался главным виновником падения империи, говорили, что он выразил такое мнение в Совете, полагая, что правительство, из недоверчивости к нему, отвергнет его предложение. Гораздо вероятнее, что Талейран без всякой задней мысли следовал внушению здравого рассудка; к тому же, отъезд из Парижа был несогласен с его видами. Он вовсе не хотел скитаться вместе с правительством уже близким к падению, а предложив отъезд императрицы и высших сановников, не мог бы сам остаться в Париже, из опасения навлечь на себя еще большие подозрения и без того уже не доверявшего ему Наполеона. К тому же, мнение, выраженное Талейраном, имевшее вид преданности к императорской династии, могло быть полезно ему в случае, если бы Наполеон удержался на престоле. По сборе голосов оказалось значительное большинство их в пользу предложения Талейрана. Но вслед за тем военный министр произнес речь, доказывая, что Париж не составлял всей Франции, что, потеряв Париж, следовало удалиться в области, свободные от неприятельского нашествия, и продолжать защиту страны до последней возможности и что, напротив того, оставив императрицу и сына ее в столице и подвергнув их опасности попасться в руки союзников, нельзя было надеяться на упорную борьбу с такими огромными силами, какими располагали неприятели Франции. Эти доводы не убедили никого из членов Совета: все они сознавали, что потеря столицы влекла за собой падение правительства, основанного на военных успехах и не упрочившего связи с народом. Собрали вновь голоса и почти единогласно решили, чтобы Мария-Луиза и сын ее остались в Париже.

Только тогда лишь король Иосиф прервал свое упорное молчание. Он прочел два письма Наполеона, одно из Труа, после боя при Ля-Ротьере, и другое из Реймса, после сражений при Краоне и Лане: в обеих депешах было сказано, чтобы ни в каком случае не допускать императрицу и сына ее впасть в руки союзникам5. Совет, не отваживаясь принять решение, противное такому определительному предписанию Наполеона, положил, чтобы императрица с своим сыном в сопровождении архиканцлера Камбасереса уехала из Парижа на следующий день, 17 (29) марта, а король Иосиф со всеми министрами остался для защиты столицы. Уверяют, будто бы Талейран по окончании совещания, спускаясь медленно по тюльериской лестнице, сказал герцогу Ровиго (Савари): «Итак, вот каким образом суждено было окончиться этому славному владычеству! Император был бы достоин сожаления, если бы не заслужил своей участи, окружив себя людьми совершенно неспособными». Савари, тогда бывший не