Побег - Олег Викторович Давыдов

В самом деле, читатель, — ну, а если б мне не пришла в голову эта строка из Гомера, и я не улыбнулся бы? — ведь неизвестно, чем бы все это закончилось, ведь, может быть, Сидоров и рассек бы нас (страшно подумать!), как… Крон… Нет, читатель, это уж слишком! Я, собственно, единственно хочу вам задать здесь вопрос: а правильно ли я поступил? Да и я ли?

Шагая к метро, я представлял себя на месте Сидорова: вот, положим, я вхожу к себе в квартиру в прекрасном настроении, напеваю что–нибудь себе под нос и вдруг… Впрочем, дальше не знаю. Кто, во–первых, мог бы оказаться на месте Сары? — то есть, к кому я отношусь так, как Сидоров относится к Саре? Ни к кому, увы, я не могу отнестись, как Сидоров к Саре, — подумал я, — даже изменить никому не могу. Хотя, если разобраться: как так уж он особенно к ней относится? Почему он не бросился на меня, этот медведь, а вдруг ни с того ни с сего стал блевать? О чем это говорит? О его порядочности что ли?

Может быть, стоит предположить, что его отношение к жене выразилось в этой рвоте, а может, в рвоте выразилась его слабость, а в слабости — отношение к Саре… Во всяком случае, тот, кто подумает, что эта рвота есть некий пластический символ — взгляд Сидорова на то, что он увидел, — будет прав лишь отчасти: только в литературном смысле. Но в житейском смысле Сидоров, мне кажется, неправ, ибо жизнь не терпит литературных приемов, даже таких непосредственных, как рвота, — она (жизнь) требует, если угодно, более конструктивного поведения, чтобы не обратиться в свою буквальную противоположность.

С такими мыслями я шел по улице, когда вдруг меня окликнули.

Китаец-гадальщик пьет чай

Вот, читатели, я опять ввожу новый персонаж и, откровенно сказать, совсем не знаю, как его ввести, ибо собственно в действии он не должен сыграть никакой особой роли, но вот, пожалуйста: подвернулся в самый ответственный момент, и обойти его молчанием уже никак нельзя. Так пусть же он сыграет роль заморского мага и чародея из восточной сказки.

Правда, одет он был не в мантию и не в колпак, поутыканный звездами, а в черный костюм, белую рубашку и галстук по моде шестидесятых годов, и на лацкане пиджака у него поблескивал значок с изображением Мао Цзедуна… Вы правы, читатель, то был китаец — так и будем его теперь называть. Он стоял, улыбаясь, и протягивал мне руку по европейскому обычаю.

— Здравствуйте, — сказал я, — опять вы здесь?

Не стану описывать, как я познакомился с этим человеком, скажу только, что это был очень странный китаец. Он получил настоящее классическое китайское образование, но при этом во времена культурной революции был хунвейбином. Потом изучил русский язык и неизвестно зачем периодически приезжает сюда. Причем, читатель, если вас смущает знак Мао на его груди, примите в расчет, что нам с вами слишком трудно понять душу китайца, и все, что мы знаем о Китае, слишком зыбко и неверно. Я, как и вы, много мог бы сказать о Китае, но зачем? — пусть лучше мой китаец выступит из самого мрака своей древней культуры — ведь только тогда то, что он сможет сообщить нам, будет по-настоящему весомо и значительно.

— Да, я опять здесь, — ответил китаец.

Дальнейший наш разговор опускаю, ибо он не идет к делу.

В конце концов, подчиняясь настроению этих дней, желая понять, что со мной делается, я почтительнейше попросил китайца вопросить великую книгу «И Цзин» о моем Дао. Мы расстались, сговорившись встретиться на следующий день у меня.

Гадали ли вам уже по «И Цзину», читатель? — по древней «Книге перемен» — первооснове всей китайской культуры. Вот воистину непогрешимый оракул. Но что же спросить? Ведь книге надо задать какой–то вопрос, а я все никак не мог сообразить: какой? — ведь, читатель, нам с тобой пока непонятно, что со мной происходит.

* * *

В метро я машинально развязал папку, извлеченную из письменного стола Сидорова, и прочитал инструкцию. Вслед за необходимыми формальностями в ней значилось:

«Необходимость предупреждения опасных действий психически больных требует в ряде случаев стационирования их в психиатрических учреждениях в порядке осуществления специальных мер профилактики, возлагаемых на органы здравоохранения статьей 36 “Основ законодательства СССР и союзных республик о здравоохранении”.

В соответствии с этим:

1. При наличии явной опасности психически больного для окружающих или для самого себя органы здравоохранения имеют право без согласия родственников больного, его опекунов или иных окружающих его лиц (в порядке неотложной психиатрической помощи) поместить его в психиатрический стационар.

2. Показаниями для неотложной госпитализации является общественная опасность больного, обусловленная следующими особенностями болезненного состояния:

а/. Неправильное поведение вследствие остропсихотического состояния (психомоторного поведения при склонности к агрессивным действиям, галлюцинации, бред, синдром психического автоматизма, синдромы расстроенного сознания, патологическая импульсивность, тяжелые дисфории);

б/. Систематизированные бредовые синдромы, если они определяют опасное поведение больного;

в/. Ипохондрические бредовые состояния, обуславливающие неправильное, агрессивное отношение больного к отдельным лицам, организациям, учреждениям;

г/. Депрессивные состояния, если они сопровождаются суицидальными тенденциями;

д/. Маниакальные и гипоманиакальные состояния, обуславливающие нарушение общественного порядка, или агрессивные проявления в отношении окружающих;

е/. Острые психотические состояния у психопатических личностей, олигофренов и больных с остаточными явлениями органических повреждений головного мозга, сопровождающиеся возбуждением, агрессивными и иными действиями, опасными для самих себя и для окружающих.

Перечисленные выше болезненные состояния, таящие в себе несомненную опасность для самого больного и общества, могут сопровождаться внешнеправильным поведением и диссимуляцией. В связи с этим необходима сугубая осторожность при оценке психического состояния таких лиц, чтобы не расширяя показаний к неотложной госпитализации, вместе с тем своевременным стационированием предотвратить возможность совершения общественно опасных действий со стороны психически больного»…

И так далее, читатель. На этом месте я остановился, ибо уже приехал на свою станцию, и больше в этот день ничего примечательного не произошло.

Гадание по «И Цзину» представляет собой довольно сложное манипулирование с пятьюдесятью специальными палочками из стеблей тысячелистника.

После улыбок и приветствий китаец развернул шелк, в который были завернуты гадальные палочки, расстелил его на полу, зажег курильницу, встал на колени лицом к северу и трижды, касаясь лбом пола, поклонился, затем трижды пронес сквозь дым курильницы пучок палочек (рука его двигалась по часовой стрелке), отложил одну из них в сторону, а остаток быстро наугад