«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

её цепких рук, старался убежать подальше. Бывало и так, что охаверничать и «галиться» начинал мальчишка, плюгавый «замухрейко» и зубоскал. Марейка считала ниже своего достоинства вступать с ним в единоборство, что означало бы не состязаться «на силки», а просто расправиться с более слабым. Она походила к охальнику с свирепым выражением лица, и когда тот, чтобы спаси своё положение, делал «стойку» и со злобой смотрел на неё, как затравленный зверёк, с презрением заявляла ему: «ты чо, сопляк, выпучил на меня свои «зенки», иди к мамке, пусть она тебе вытрет сопли». Марейка в этом случае становилась грубой и в запальчивости употребляла весь запас тех грубых, колючих и обидных слов, какие слышала у взрослых.

Игры Марейка обычно продолжала во все погожие дни «страды» ежегодно, пока в семье считали её ещё недостаточно окрепшей для тяжёлой деревенской работы, т. е. примерно до пятнадцати-шестнадцати лет, но считалось, что девка ко времени, когда она «заневестится», должна уметь косить и жать. Так Марейка, сама себе не отдавая отчёта, помогала многим деревенским матерям «водиться» с их малышами во время страды, и никто из этих матерей даже и не думал поблагодарить её за это. «Девка сама себя тешила, за что её ещё благодарить» – так рассуждали они.

К пятнадцати годам Марейка на тятенькиных и маменькиных пшеничных ароматных калачах да на кислых из квашенной капусты с толстой крупой, а иногда и мясных «штях» «вымахала» в настоящую деревенскую красавицу: крепкую, статную, такую, с которых знатоки женской красоты у нас на селе, говорили: «ядрёная, как репа». Сквозь незатейливое деревенское одеяние у ней уже проглядывал бюст, которому могла позавидовать любая городская щеголиха. Её русая с золотистым отливом длинная коса была их тех, о которых говорится: «коса – всему городу краса». Марейка по праву гордилась ею, а Даниловна любовалась, когда заплетала её своей доченьке. У Марейки было чистое, без веснушек, лицо с лёгким загаром и здоровым румянцем. У ней был довольно правильный, как у матери, нос, что редко бывало у наших деревенских красавиц. У ней были брови дугой и серые с жёлтым налётом глаза: длинные ресницы делали их такими, о которых говорили: «глаза с поволокой» – «сухота» для деревенских парней, «очи», о которых в песне поётся, что они иссушили молодца. Да, Марейка была красавицей и знала цену своей красоты: в её глазах уже играли бесики женских кокетства и лукавства, предшественники женской лукавой любви, как выразился о неё летописец Пимен, предостерегая от неё несчастного самозванца («Борис Годунов»).

Подходило время готовить Марейку в невесты. По старинным дедовским обычаям, девке на деревне отводились два-три года, когда она могла «погулять», «посещать свет», чтобы потом могла помнить, что она когда-то была молодой. Но, невеста – товар и его надо показать лицом. И вот надели на Марейку сверху «изгребной становины» белую рубаху с незатейливой вышивкой на вороте и рукавах. На рубаху надели длинный, до ног, малиновый канифасовый сарафан, а по талии стянули его гарусным пояском с длинными разноцветными гарусными кистями – изделием верх-теченских монашек. На поясе выписаны слова: «кого люблю – тому дарю». На голову надели полушёлковый платок, а на ноги опойковые ботинки – изделие теченского сапожника – модельера Николая Фёдоровича Лебедева, которые он шил всем на одну колодку. И вся фигура Марейки как-то расплылась и отяжелела, словно её вложили в какой-то уродливый футляр. Спрятали от людей Марейкину красоту, а особенно пострадали ноги: не знавшие стеснительной обуви, они имели натуральный изящный вид, а теперь стали похожими на ласты водолаза. Так люди часто скрывают свою природную красоту под уродливыми формами модной одежды.

«Свет» открывался деревенским девушкам в нашем Зауралье в двух видах: осенью и зимой в виде «вечорок», а весной-летом в виде «луга». Зимой парни складывались по семишнику, покупали «карасин» и устраивали вечеринки – «вечорки» у кого-либо в избе, а то и в бане. Народу на «вечорки» набивалось много, и было на них тесно и душно. Некоторые деревенские ловеласы пользовались теснотой и слабым освещением: не довольствуясь одним созерцанием женской красоты, они присоединяли к нему ещё и осязание, развязывали свои руки и позволяли действия, обидные для девичьей чести. Лучше было на «лугу»: собирались где-либо на окраине села вблизи леса, играли, танцевали «кадрелку», пели песни, водили хороводы. На земле уже была зелень, деревья покрывались листвой, светило солнце, весенний воздух хмелил, мутил ум и сердце. Марейка едва сдерживала сердце, рвущееся из груди на волю. Она готова была закричать кому-то невидимому: люби меня, люби, но она не позволила бы никому надругаться над её любовью. Она держалась с парнями свободно, как в детстве обращалась с мальчишками, и некоторые из них думали, что она должна быть податливой «на лёгкую любовь». К этому выводу, очевидно, приводил их пример единственной в своём роде девушки, жившей на одной из теченских окраин – на Горушках. Это была тоже Марейка, по прозвищу «Зеленика», легкомысленная и вертлявая, она ещё в раннем девичестве позволила парням вольно обращаться с собой и не уберегла себя. В народе не без основания ходила молва, что она и в девках и позднее – в бабах путалась с черепановскими парнями. Но Марейка не была из таких. Иногда Марейку видели на богомольях стоящей на коленях и шепчущей какие-то молитвы. Для парней это было опять загадкой: они думали, что она «не от мира сего», какой опять-таки была одна девушка, жившая на другой окраине Течи – в Макаровке – Саша Макарова, которая ушла в Верх-Теченский женский монастырь. Но парни и тут ошибались: Марейка в равной степени не была ни той деревенской грешницей, ни этой, как называли Сашу Макарову «святошей». Она была вся земная, но гармонично развитой девушкой, целомудренной от природы. Этого парни не могли понять и часто расплачивались за свои поползновения поиграть с ней в «любовь». Марейка не раз на «вечорках» своей крепкой рукой ударяла по руке какого-либо ловеласа, направлявшейся не по назначению, а на лугу так «отделывала» своим острым язычком, что у тех пропадала охота к повторению этих попыток. Парни недолюбливали её за это и обзывали «недотрогой».

Любила ли кого-нибудь Марейка?

«Чужая душа – потёмки» – говорится в пословице, а девичья – глубокий колодец, смотри на дно его – что там увидишь. Только был такой случай: «забрели одного парня в солдаты, и Марейка «загрустела». Куда девался Марейкин острый язык и смешки над парнями. Полинял её румянец и «помутнело» лицо. Потускнели глаза. Парни недоумевали, что случилось с Марейкой. Только Даниловна догадалась, что случилось с Марейкой, но