Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

Федор Кузьмич имел много привычек, к которым относился с уважением, и еще две привычки, которых он немного стеснялся. Об этом позже…

Одежду Федор Кузьмич носил добротную и опрятную и подолгу, так как и к одежде относился серьезно.

В доме у него было все; и всякую вещь, будь то холодильник, телевизор или стиральная машина, Федор Кузьмич выбирал неторопливо и вдумчиво. Можно смело сказать, что любая вещь в его доме появлялась в результате напряженной творческой работы мысли и даже вдохновения.

Характером он обладал несколько монотонным. Про таких, как он, говорят — зануда. Говорят без осуждения, но и без поощрения, а просто так, чтоб отметить. Но сказать так про Федора Кузьмича было бы неправильно. Это неверное впечатление о его характере создавалось сочетанием таких, в общем, положительных качеств, как постоянная уравновешенность и стремление дойти во всем до сути.

Жена его, Галина Федоровна, была, напротив, шумлива и рассеянна, что не мешало ей содержать дом и мужа в порядке. Очевидно, хозяйские способности и характер помещались в ней как-то отдельно, не влияя друг на друга.

Теперь о привычках.

Вставать Федор Кузьмич привык рано, потому что на заводе, где он работал с шестнадцати лет, начинали работу в восемь утра, а являться на работу он привык за полчаса, а для этого выйти из дому нужно было ровно в семь, так как он всегда ходил на завод пешком.

Поднявшись с постели, он вставлял в спекшиеся губы папиросу, другую клал за ухо, брал вчерашнюю газету и шел в уборную. Когда они жили в коммунальной квартире с пятнадцатью соседями, для этого нужно было вставать раньше всех, чтобы никто не дергал за ручку и не переминался, глухо покашливая под дверью.

Умываться он любил долго, плеская воду на шею, под мышки и на спину, чувствуя, как она бежит по хребту на поясницу и ниже. Умываться он привык холодной водой (потому что раньше из коротконосого, похожего на револьвер системы «бульдог» крана на кухне коммунальной квартиры другая вода не шла) и считал эту привычку очень полезной, укрепляющей здоровье.

За завтраком он привык слушать радио, так как в такую рань газету еще не приносили. Ел он обычно два бутерброда с плавленым сыром и два с колбасой и запивал одной пол-литровой кружкой чая с молоком.

Раньше у них на заводе столовой не было, потом была маленькая и плохая, теперь отгрохали просторную и роскошную, но все равно каждый день Федор Кузьмич отправлялся на работу с аккуратным газетным свертком под мышкой. В свертке лежали неизменные домашние котлеты с черным хлебом, сало, половина луковицы и соленые огурцы. Разница была лишь в том, что раньше он заворачивал свой завтрак просто в газету, а теперь в полиэтиленовый мешок, а уж потом в газету.

Когда он еще работал токарем, то многие на него удивлялись. Посмотришь — еле двигается человек, а после смены всегда оказывается, что сделал он чуть ли не вдвое больше всех. Но эту несуетливую и спорую манеру работать следует отнести не к привычке, а к характеру; а вот жевание углом рта погасшего окурка и бесконечное ворчание во время работы, а также полное отсутствие интереса ко всему окружающему до той поры, пока не готова очередная деталь, — это уже к привычкам, зловредным с точки зрения окружающих и очень полезным с его точки зрения. И расставаться с этими привычками он был не намерен.

Рассказывают, что однажды, когда он только подвел резец к еще не ободранной болванке, в цехе появился директор завода с иностранной делегацией. Директор повел делегацию прямиком к станку Федора Кузьмича. Этот опрометчивый его поступок свидетельствует об отрыве директора от коллектива. Хороший директор должен был бы знать пусть не всех своих рабочих (этого от него никто не требует), но хотя бы передовиков производства, особенно таких выдающихся, как Федор Кузьмич.

Подведя делегацию к Федору Кузьмичу, директор слегка тронул его за рукав и обратился с незначительным вопросом. То, что прозвучало в ответ, не было обращено непосредственно к директору, да Кузьмич и не подозревал о его присутствии и разговаривал по обыкновению с болванкой, но директор отнес его слова на свой счет и с ужасом вспомнил, что среди делегации есть понимающие по-русски и переводчица. Положение усугублялось еще тем, что директор только что расхваливал иностранцам Кузьмича и называл его образцовым рабочим. Он снова, но уже посильнее, дернул Кузьмича за рукав. На это его действие Кузьмич лишь бессознательно повысил голос. Директор прокричал ему что-то на ухо. С таким же успехом он мог кричать в граммофонную трубу.

Ничего тогда у директора не получилось… Начальнику цеха с трудом удалось ему объяснить, в чем дело. Директор, кажется, не поверил и до тех пор, пока его не перевели в министерство, здоровался с Федором Кузьмичом подозрительно и холодно.

Кузьмичу потом много раз рассказывали об этом случае в курилке или за партией в домино. Он каждый раз удивленно крутил головой и уважительно повторял: «Надо же…» Он и в самом деле не мог за собой припомнить такого, но это не мешало ему относиться ко всей этой истории с одобрением.

Ни разу в жизни ни одного кона он не сыграл с доминошниками во дворе, хотя игроком был тонким и сильным (чем втайне гордился) и любил повторять: «Домино — это тебе не шахматы, тут думать надо». Зато в обеденный перерыв, быстренько справившись со своей снедью из газетного свертка, он неизменно садился за стол и с треском, похожим на короткую пулеметную очередь, высыпал доминошные фишки на отполированную текстолитовую крышку.

И чтобы покончить с темой: как не играл он с дворовыми доминошниками, так же ни разу в жизни Федор Кузьмич не выпивал на троих ни во дворе, ни в магазине, ни около. Отсутствием такой привычки он не гордился, просто ее не было да и не могло быть.

Зато, вернувшись домой с работы и сполоснувшись под душем (раньше, до получения отдельной квартиры с ванной, он это делал на заводе), он торжественно садился за стол и с мудрым спокойствием поглядывал на жену. Галина Федоровна каждый раз чуточку медлила, надеялась, что обойдется, но не обходилось… Взгляд Федора Кузьмича как бы каменел и останавливался, и тогда она с причитаниями лезла в сервант и доставала початую бутылку водки и неизменный приземистый лафитник толстого, отчасти даже бутылочного стекла.

— Пей, пей, допьешься как Петров, — причитала Галина Федоровна.

Эта формулировка появилась у нее относительно недавно, когда они переехали в