Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

Федор Кузьмич Петрова не то что не любил, а недолюбливал, и то только потому, что жена все время глаза колола этим Петровым, а иначе Федор Кузьмич, может, и вовсе не знал, есть такой Петров или нет его на свете.

Эта привычка (имеется в виду обязательный лафитник водки перед обедом) и была одной из двух, которых он немного стеснялся. Сам по себе он никогда бы не начал стесняться, потому что делал это дома, без скандала, в меру, с пользой для аппетита и без вреда для окружающих. Но вся штука в том, что жена совсем его засрамила, окончательно затыркала, развила в нем этот самый комплекс неполноценности, и, между прочим, на свою же голову. Вот так, не ведаем, что творим…

Раньше, когда Кузьмич еще только втягивался в эту привычку, у жены скромности, что ли, было побольше или еще боялась она его… Одним словом, помалкивала, а очередную бутылку покупала аккуратно и безропотно ставила на стол. Наливал Федор Кузьмич всегда сам.

Началось это, когда сын Сашка поступил в военное училище. Почему именно тогда? Ну, это объяснить можно… Зажили они тогда немножко посвободнее. Все-таки когда втроем в одной комнате и все на глазах — это другое дело. А к воспитанию, как и ко всему на свете, Федор Кузьмич относился серьезно. Не мог же он на глазах у сына каждый день прикладываться. Да и внезапная свобода покружила их малость. «Ты что это, Кузьмич, как помолодел, — удивилась однажды Галина Федоровна. — Откуда что берется… Я за тобой теперь и не поспею…»

Может, это возвращение прежних молодых отношений и сдерживало Галину Федоровну… А может, просто не мотался перед глазами Митька Петров, ведь жили они тогда еще в старой коммунальной квартире.

В общем-то, все это не так серьезно. Жена хоть и осуждала и срамила, но покупала аккуратно. Однажды она не купила. Федор Кузьмич посидел, подождал, а потом молча поднялся и пошел в магазин, а обед стыл на столе. Он сам купил бутылку, поставил ее на стол, налил лафитник, молча выпил, а потом, так же молча, съел холодный обед с застывшим жиром в борще.

После обеда Кузьмич всегда закуривал, забирал телевизионную программу, газету «Советский спорт», надевал очки для чтения и шел на кухню. Там он садился к окну, придвигал к себе пустую банку из-под сардин, в которую Галина Федоровна бросала жженые спички, и разворачивал телевизионную программу. Там у него красными кружочками было помечено, когда играет «Спартак». Игры, влияющие на распределение в турнирной таблице, заключались в синие кружочки. Игры предполагаемых соперников «Спартака» были отмечены галочкой. То, что интересовало жену, было подчеркнуто жирной чернильной линией.

Федор Кузьмич был болельщиком. Это и была его вторая тайная страстишка. Сперва он, как и многие из нас, увлекался футболом, потом совершенно справедливо отдал предпочтение хоккею. К описываемому моменту он стал законченным хоккейным телеболельщиком. Как и все мы.

Дальше было вот что. Кузьмич «болел», «болел», а «Спартак» играл все хуже и хуже. И так не один год. Менялись тренеры, тасовались игроки, а игры не было. Спартаковские звезды, имевшие в свое время мировую известность, тускнели. И уже Николай Озеров не произносил их имена с придыханием и всевозможными, ласкающими слух эпитетами. Теперь он говорил: «Шайба у Якушева. — Точка. Притом он ставил эту точку так отчетливо, словно гвоздь забивал. — Шалимов. — Точка. — Передача Шадрину. — Точка. — Бросок… — Многоточие там, где раньше были сплошные восклицательные знаки. — Промах».

Кузьмич сперва переживал. С каждой шайбой, влетавшей в «наши» ворота, у него сердце сжималось и ныло. Дошло до того, что Галина Федоровна стала постоянно покупать валокордин и валерьянку. И постепенно в сознании Кузьмича хоккей стал пахнуть аптекой.

Потом Кузьмич начал злиться. И ругался при этом страшно. Как на заводе, разговаривая с болванкой, он ничего вокруг не замечал, так теперь он отключался от внешнего мира во время матча. А голос у него был серьезный, а звукоизоляция в доме так себе… Урезонить его Галина Федоровна не могла и потому здоровалась с соседями по этажу несколько неуверенно. По той же причине они не ходили в гости во время хоккея и никого к себе не приглашали.

Так продолжалось до тех пор, пока «Спартак» (чье место в высшей лиге к тому моменту было весьма проблематично) не продул со счетом ноль — три. Продул и продул, с кем не бывает. Но кому?! Мальчишкам! Дебютантам высшей лиги! Аутсайдерам!

С этим позорным проигрышем внутри у Кузьмича не то что оборвалось (это у него раньше обрывалось после каждого гола в «наши» ворота), погасло у него что-то внутри. Тихо и небольно. Выключил он в тот день телевизор и ушел на кухню курить, еще ни о чем не подозревая. Дня через три, когда «Спартак» снова играл, Кузьмич даже не включил телевизор. Галина Федоровна посмотрела на него с опаской и включила сама. Кузьмич сидел на кухне и курил, не обращая внимания на хоккейные звуки. Потом, правда, зашел в комнату, присел перед телевизором и равнодушно посмотрел на экран.

То, что раньше вызывало в его душе немедленный и трепещущий отклик, то, что раньше заставляло биться сердце, то, в чем он находил особую музыку и красоту, логику и мысль, предстало вдруг перед ним как бессмысленное, пустое мельтешение и суета. Он словно впервые увидел, что хоккеисты смешны и нелепы. Поверх, очевидно шерстяных, штанов они носили еще и трусы… Кузьмич усмехнулся про себя. Он отчего-то представил себя в майке поверх толстого свитера или пиджака. Но больше всего его поразило то серьезное, даже какое-то углубленное отношение игроков к своему делу, которое заключалось все в том, чтобы затолкнуть маленькую, верткую шайбу в ворота другой команды, условно называемой «противником». Причем сделать это они должны были по определенным правилам. А чтобы все было по этим, неизвестно кем придуманным правилам, следили еще три человека в полосатых судейских рубахах и с неподкупными бесстрастными лицами. Судьи относились к своему делу очень серьезно и искренне. А игроки, отлично зная все придуманные правила, все время их нарушали и делали это украдкой, оглядываясь на судей, и, когда те замечали эти нарушения и штрафовали их, игроки делали недоумевающие лица и пожимали громоздкими плечами.

И Кузьмич и тысячи зрителей, заполнивших трибуны, знали, что умение игроков затолкнуть шайбу в ворота