Цыган - Анатолий Вениаминович Калинин

– Я, Иван Антонович, от вас подменщика себе полгода ждал, а теперь сам нашел.

Директор троллейбусного парка посмотрел водительские права Михаила Солдатова и через стол обратно ткнул ему в руки.

– Водить самосвал с мертвым грузом и троллейбус с живыми людьми не одно и то же.

Федор Касаткин, вынув из нагрудного кармана свои права, положил их перед директором на столе.

– В таком случае и я больше не в силах эту волынку тянуть. Мне тоже неинтересно все время с собой термос с кофе возить, чтобы за рулем не заснуть. А рядом со мной он всего месяц постажируется и будет как ас.

Директор троллейбусного парка ребром ладони отодвинул от себя водительские права Федора Касаткина.

– Ты эти корочки для ГАИ прибереги. Скажи спасибо, что сегодня у моей Анны Сергеевны день рождения. – Разговаривая с Федором Касаткиным, он ни разу не взглянул на Михаила, как будто речь шла совсем не о нем. – Откуда ты его знаешь?

– Как самого себя. В гараже на конезаводе наши самосвалы пять лет рядом стояли.

– Я, кажется, уже сказал тебе, что город не степь? Пьет?

Федор Касаткин горячо заверил:

– Не больше, Иван Антонович, чем я.

Прижимая руку к груди, директор слегка поклонился ему из-за письменного стола.

– Тебя-то, Касаткин, я не хотел обидеть.

Федор Касаткин побагровел так, что даже шея у него стала малиновой.

– Он, как и я, на другой же день после свадьбы завязал. Ни капли в рот не берет.

У директора троллейбусного парка улыбка пробежала под коротко подстриженными усами.

– Ну если ни капли… – Выдвинув из письменного стола ящик и доставая чистый лист бумаги, он впервые взглянул на Михаила: – Не забудь только в заявлении указать, что стажером. А все остальное изложи по трудовой книжке в двух словах. Здесь и пиши. – И, подождав, пока Михаил на уголке его письменного стола написал заявление, не читая, красным карандашом увенчал его в левом углу резолюцией: «Зачислить. Желтов». Возвращая Михаилу заявление, он задержал взгляд на Федоре Касаткине. – Под твою личную ответственность.

Но и Касаткин, уже закрывая за собой дверь кабинета, не остался в долгу:

– Анне Сергеевне по случаю дня рождения передайте поздравления и привет.

Директор троллейбусного парка из-за письменного стола увесисто погрозил ему кулаком.

Не через месяц, а всего через неделю Федор Касаткин опять предстал перед ним вместе с Михаилом.

– Все, Иван Антонович, ему уже моя соска больше ни к чему. Теперь он сам кого угодно может обучить.

Директор троллейбусного парка отрубил:

– Все равно ему придется экзамен держать.

– Хоть перед КГБ, – не моргнув ответил Касаткин.

Директор предостерег его:

– Когда-нибудь твоей жене Варваре еще придется передачу тебе возить.

– К тому времени, Иван Антонович, уже и на Колыме начнут троллейбусы ходить…

С трудом пряча улыбку под короткими рыжеватыми усами, директор с безнадежностью отмахнулся от него:

– Хорошо, веди своего друга к главному инженеру, а я ему позвоню, чтобы лично проэкзаменовал. Только утром не с похмелья на смену заступать.

В искреннем негодовании Федор Касаткин крест-накрест сложил руки на груди.

– Хоть вы, Иван Антонович, и мой начальник, но даже вам я не могу позволить достоинство своей личности унижать.

– Ступай, ступай.

Вечером, пригласив к себе Михаила домой отпраздновать успешную сдачу экзамена на водителя троллейбуса, Федор Касаткин говорил ему:

– Я и не сомневался, что ты мне очка дашь. Я на четверку еле натянул. Но хотел бы я встретиться в темном переулке с изобретателем этой самой трубки, в которую нас каждое утро заставляют дышать. Стало невозможно даже честно заработанные товарищем права обмыть.

Чтобы отвлечь друга от этой темы, Михаил усиленно нахваливал маринованные грибы, спрашивая у его молодой жены с перекинутой через плечо большой косой:

– Где это, Варя, вы насобирали таких грибов?

– Под станицей Нижне-Кундрюченской, в лесу, когда летом ездили с Федей к моей маме, – отвечала польщенная Варя. – Всего за полдня две большие корзинки набрали. На всю зиму хватит.

– А я так и не научился опенок от поганки отличать, – признался Михаил.

Но Федор Касаткин, как ни старался отвлечь его Михаил, не хотел слезать с конька избранной им темы. Гоняясь по тарелке вилкой за ускользающим грибом, он наконец наколол его и торжествующе возгласил:

– Я бы всех изобретателей подобных трубок и водородных бомб, – он поднял на вилке гриб, – собственноручно в банке замариновал. Нет, так все равно не пойдет. – Он решительно положил на тарелку вилку с грибом, сходил на кухню и вернулся оттуда с белоголовой бутылкой. – Мне завтра только во вторую смену заступать, а тебе, Михаил, даже послезавтра утром. Никакая трубка уже не унюхает нас. Я, конечно, Ивана Антоновича уважаю, но твои права водителя первого класса невозможно не обмыть. Теперь тебе по ним не по голой степи придется ездить. Город есть город, тут всякое может быть. – И, разливая из бутылки водку по граненым стаканчикам, он спросил у своей молодой жены: – Ты, конечно, не будешь, Варя? – Она отрицательно помотала головой, и он похвалил ее: – Правильно. Говорят, дите даже в утробе у матери может к этому зелью привыкнуть. А нам с тобой, Михаил, уже поздно на все сто процентов отвыкать. Конечно, чтобы за рулем – ни-ни, Иван Антонович этого не потерпит, а за столом можно. – Звенькнув гранями стаканчиков, они выпили, и тут же Федор Касаткин наколол на вилку новый гриб. – Лучше этих нижнекундрюченских белоножек никакой другой закуски не может быть. А теперь, Миша, рассказывай, как там с Настей у тебя?..

Дом, адрес которого наизусть запомнил Михаил со слов Шелоро, он по приезде в Ростов нашел в первый же день, но, пробродив вокруг него с утра до вечера, так и не решился незвано подняться на пятый этаж, где должна была поселиться на квартире у какой-то цыганки Настя. Еще не забыв последнего разговора с ней по дороге из роддома, когда она вдруг заставила его притормозить у двора Макарьевны, не мог он надеяться на то, чтобы и теперь его ожидала особенно радостная встреча. Что с тех пор измениться могло? Нет, в том, что их совместная жизнь так и не состоялась, ни ее, ни себя он не винил. Хотя иногда с запоздалым раскаянием и начинал допытываться у самого себя, как это он мог не расслышать в голосе Насти отчаяния, когда она внезапно сама объявила ему, что выходит за него замуж. Ничего не слышал