Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

палача, Эрвина Танца, ээсовца-художника из расстрельной команды, влекомого — совестью ли? инстинктом преступника? чем-то еще? — на место своего страшного преступления. Он тоже узнает ее и, конечно же, не выдержав, умирает от разрыва сердца на ступенях ночной Меноры. Мелодраматичнее не бывает!

Но за мелодрамой, как выяснилось на просмотре фильма в Штуттгарте в 2003 году, скрывалась иная — бессмертно-антисемитская — драматургия, о которой написал Яков Бердичевский:

...Главный казначей фильма Вадим Рабинович, тоже далеко не последний человек в нынешнем еврейском истеблишменте, с горечью признавал в интервью: «Я не уверен, что данный фильм нам удастся снять до конца». И ни слова, заметим, о финансовых затруднениях... Странно, если деньги есть, тогда в чем сомневаться? В чем же заминка?

Так, постепенно проясняется, о какого рода трудностях шла речь. Они, как представляется, весьма и весьма традиционны. Поразительно, даже через 60 с лишним лет после еврейской трагедии Бабьего Яра находится, видимо, в молодом постсоветском государстве еще достаточно влиятельных сил, желающих замолчать или опровергнуть отраженные в фильме события и факты. Даже в таком округленно-художественном изображении.

Поразительно и то, насколько силы эти жизнеспособны, могущественны, что для того, чтобы их урезонить и остудить разгулявшийся нигилистский пыл, нужно сиятельное вмешательство супруги президента державы.

И, если предположение верно, понятно, львиная доля творческих сил и энергии киногруппы уходила на преодоление подковерной обструкции их детищу. В этом случае картину надо оценивать не столько по художественным критериями, сколько по политическим. Пусть в отношении чисто творческом картина получилась, увы, посредственной. Зато самим фактом ее рождения кинематографисты «проломили крышу» одного из фортов старого идеологически-антисемитского бастиона. Это меняет дело. Несомненно, следующий фильм их будет лучше — до генетического фундамента крепости предрассудков еще далеко[1025].

В том же 2003 году вышел черно-белый германо-белорусский фильм Джеффа Кэнью (р. 1944) «Бабий Яр» (2003; в немецком прокате — «Бабий Яр. Забытое преступление», продюсер — Артур Браунер (1918-2019)).

И здесь — прямая, лоб в лоб, коллизия стереотипов — стереотипов жертв, стереотипов палачей, стереотипов их пособников. Две киевские семьи — Лернеры и Онуфриенки — соседи. Третий коллектив — группа немецких офицеров во главе с Паулем Блобелем, планирующих детали убийства в Бабьем Яру. Лернер-старший работал в Берлине фотографом и все еще считает немцев культурным народом, он поначалу не допускает и мысли о немецких зверствах. Разобравшись, как оно на самом деле, он и его семья пытаются скрыться, но их сдает соседка. Главная тема фильма — потемки души, в которых зарождаются подлость, коллаборационизм, пособничество убийцам. Но Елену Онуфриенко снедает даже не антисемитизм, а всепоглощающая личная зависть к Лернерам: по Кэнью — это не одно и то же. Поэтому неудивительно, что удовлетворительным ему кажется и то «возмездие», которое происходит в фильме: вместе с Лернерами в Яре гибнут и Онуфриенки. Сюжет проложен документальными врезками со зверствами из хроники времен Второй мировой.

Интересно, что именно о документальном, а не о художественном формате задумывался в самом начале 2000-х годов Фридрих Наумович Горенштейн (1932-2002), размышляя над своим сценарием, напрямую связанным с Бабьим Яром. Рабочее название его фильма — «Место свалки Бабий Яр». Существенно, что в год Куреневской катастрофы — в 1961 году — писатель работал в киевском тресте «Строймеханизация» и поневоле был одним из свидетелей и ликвидаторов последствий Куреневской трагедии. В режиссеры планировался киевлянин Аркадий Яхнис: тот начал было подбирать материалы, но смерть самого писателя в 2002 году поставила на этом замысле крест.

Сам по себе «Бабий Яр» постоянно был в фокусе творческого внимания Горенштейна. Тем не менее в прозу он напрямую ни разу не попал, а опосредованно возник однажды в романе «Попутчики» (1985). Село Чубинцы к северо-западу от Киева — это одновременно и сам Киев, а тамошний Попов Яр — ипостась Бабьего:

...Попов Яр — вот где среди замученного, застреленного воронья лежит моя сероглазая женщина-красавица. Хоронить у нас есть где. Местность овражистая, яров много, и почва разнообразная. Немало песчаных холмов, боровые пески, сухие, удобные для рытья могил...[1026]

В «Попутчиках» у Горенштейна наметился один примечательный сдвиг[1027] — прицельное наведение писательской «оптики» на палачей и соглядатаев, остававшихся все это время на незаслуженной ими свободе или в незаслуженной ими тени:

В Берлине, рядом с гестапо и СД, скрываясь в подполье, гитлеризм пережило восемь тысяч евреев, а в Киеве — может быть, два десятка человек. Почему? Потому что в Берлине на евреев охотились только немцы, а в Киеве им с садистской радостью помогала значительная часть украинского населения, стремящаяся, к тому же, пограбить оставленные евреями квартиры, вопреки, кстати, запретам немецких властей[1028].

Горенштейн то ли искал, то ли собирался искать потомков Пауля Блобеля и казаков Буковинского куреня[1029]. На стыке 1990-х и 2000-х он совсем уже было настроился на книгу о Бабьем Яре, но, как пишет Мина Полянская, после знакомства с режиссером Аркадием Яхнисом переориентировался на документальный фильм. Для него он собирался написать сценарий, в набросках к которому отмечал:

Этот материал не только и не столько о жертвах... Материал должен быть об убийцах и их наследниках, который мог бы хорошо и своевременно прозвучать в документальном фильме... Очень важна музыка. Не мелкая, а героическая, близкая по духу Бетховену. Сейчас, по прошествии 60 лет, мне стало ясно, что фильм должен быть лирическим, со светлой печалью. Это должны быть не стоны и плач, а реквием по жертвам. Лучшим венком на общую могилу жертв Бабьего Яра должно было бы стать обличение и наказание убийц и их наследников, моральное уничтожение убийц, хотя бы средствами киноискусства[1030].

Рассказ поэтессы Людмилы Титовой «Хана» был опубликован в 2006 году[1031]. Это реконструкция судьбы Ханы и Илюши — молодой еврейки и ее шестилетнего сыночка, случайно уцелевших после расстрела в Бабьем Яру. В отличие от поэзии, в прозе это едва ли не единственное произведение, написанное от лица жертв.

Рассказ трагический, хоть, по сравнению с задокументированной реальностью, и сверхоптимистический. Во-первых, оба уцелели в овраге — и мать, легко раненная в бедро, и сын, совершено невредимый. Во-вторых, все время будучи на волосок от гибели, т.е. от того, чтобы встреченные ими люди — незнакомые и тем более знакомые, кто угодно, любой — выдали их полицаям или немцам, они уцелели и вне оврага.

При этом фабула не схематична, и всякий контакт не просто рискован, а как бы двулик: ангелы спасения, эти потенциальные Праведники Мира, борются в нем с бесами предательства.

В