Суннитско-шиитские противоречия в контексте геополитики региона Ближнего Востока (1979–2016) - Александр Андреевич Кузнецов

Основным посылом иранского президента являлось позиционирование Ирана в качестве регионального ближневосточного оплота в международной борьбе с терроризмом. При этом подчеркивалась «умеренность» внешней политики Исламской Республики. Слова «разум» и «умеренность» рефреном проходили в докладе Х. Роухани. Иранский президент, в частности, заявил: «Сочетание демократии с религией в политической системе Ирана и мирная передача исполнительной власти доказывают, что Иран является островом стабильности в бушующем море региональной смуты. Твердое убеждение нашего народа и правительства в необходимости стабильности, спокойствия и мирного разрешения споров; опора на избирательную урну как на базис власти, народного доверия и легитимности сыграли ключевую роль в создании безопасной политической среды»[80]. Роухани оценил терроризм как «чудовище, не знающее границ, и бесчеловечность в последней стадии»[81].

Необходимо отметить, что уже с 90-х гг. прошлого века иранская дипломатия подключилась к разрешению региональных кризисов и конфликтов, стремясь играть миротворческую роль. В частности, Тегерану принадлежит большая роль в урегулировании межтаджикского конфликта. В 1994 г. в Тегеране при посредничестве России и Ирана было заключено соглашение о прекращении огня между враждующими фракциями в Таджикистане. В 1995 г. в Тегеране прошли переговоры между президентом Таджикистана Эмомали Рахмоновым и лидером Движения исламского возрождения Таджикистана (ДИВТ) Абдулло Нури. В 1997 г. Иран совместно с Россией принял участие в разработке Бишкекского соглашения об установлении мира и гражданского согласия в Таджикистане[82].

Другим примером подобного рода является посредническая роль Ирана в урегулировании Нагорно-Карабахского конфликта. В 1993 г. ИРИ оказала определенную политическую и экономическую поддержку Армении в противостоянии с Азербайджаном, надеясь таким образом минимизировать прозападный крен тогдашнего азербайджанского правительства. Однако в 1994 г. Иран разместил свои войска вдоль ирано-азербайджанской границы, предостерегая армянские вооруженные формирования от оккупации азербайджанских земель, лежащих за пределами НКР, – Физулинского и Зангеланского районов. В этом же году иранская дипломатия участвовала в переговорах о прекращении огня между двумя сторонами. В апреле 2001 г. глава Минской делегации ОБСЕ по урегулированию Нагорно-Карабахского конфликта посетил Тегеран и пригласил иранскую сторону участвовать в переговорах во Флориде, учитывая «ярко выраженную роль Ирана в обеспечении мира и стабильности на Южном Кавказе»[83].

Для лучшего понимания целей и задач иранской внешней политики целесообразно провести анализ геополитических вызовов и угроз, с которыми сталкивается Исламская Республика. Согласно геополитической концепции Хэлфорда Макиндера (1861–1947), Иран (по крайней мере, его южные и центральные регионы) принадлежит к так называемому Римлэнду (Rimland), «окаемочным землям», опоясывающим «Хартлэнд» (Heartland), геополитическую ось Евразии. К Римлэнду британский геополитик относил территории Западной Европы, Северной Африки, Ближнего Востока, Индийского субконтинента, Юго-Восточной Азии, приморских провинций Китая и Японии[84]. В то же время англосаксонский мир, прежде всего Великобритания и США, оценивались Макиндером как талассократии, морские могущества, представители цивилизации Моря. Основным соперником Британской империи Макиндер видел континентальные державы: Россию и Германию. Контроль над Римлэндом со стороны «цивилизации Моря» обеспечивает сдерживание континентальных держав (теллурократий) в их удаленных от «теплых морей» границах, позволяет создать и поддерживать планетарное господство океанического характера[85]. Учитывая то, что Хэлфорд Макиндер был не просто теоретиком, но многолетним депутатом британского парламента и первым председателем авторитетной американской организации – Совета по международным делам (Coundl on Foreign Affairs), его взгляды оказали влияние на значительную часть англосаксонского истеблишмента.

Значение прибрежной зоны (Римлэнда) для геополитики и международных отношений было еще больше акцентировано американским ученым Николасом Джоном Спикменом (1893–1943). Н. Спикмен, внимательно изучивший труды Х. Макиндера, предложил свой вариант базовой геополитической схемы, несколько отличающийся от макиндеровской модели. По его мнению, Макиндер переоценивал значение Хартлэнда. Эта переоценка затрагивала не только современную Н. Спикмену ситуацию, в частности могущество СССР, но и историческую схему. С точки зрения Спикмена, Хартлэнд является лишь потенциальным пространством, получающим все культурные импульсы из береговых зон и не несущим в себе никакой самостоятельной геополитической миссии или исторического импульса. Геополитическую формулу Макиндера «Тот, кто контролирует Восточную Европу, тот управляет сердечной землей (Heartland), кто управляет сердечной землей, тот правит миром»[86] Спикмен предложил заменить своей: «Тот, кто доминирует над Rimland, доминирует над Евразией; тот, кто доминирует над Евразией, держит судьбы мира в своих руках»[87].

Для достижения безопасности границ и позиционирования Ирана в качестве региональной сверхдержавы критически важен поиск стратегической глубины, то есть создание по периметру границ Ирана союзников и групп влияния в сопредельных странах. Причем на Ближнем Востоке такой поиск побуждает Иран к экспансии в направлении Восточного Средиземноморья. Исторически политическое и экономическое процветание Ирана всегда обеспечивалось выполнением им роли моста между Восточной Азией и Восточным Средиземноморьем на Великом шелковом пути. Таким образом, нет ничего удивительного в том, что пиком имперского величия Ирана была эпоха Ахе-менидов (VI–IV вв. до н. э.), которым удалось присоединить к своему государству территории Малой Азии, Сирии, Палестины и Египта[88]. Тренд иранской экспансии в сторону Восточного Средиземноморья прослеживается и в эпоху Аршакидов (II в. до н. э. – III в. н. э.), когда Иран вел ожесточенные войны с Римской империей за гегемонию в Армении и в Сирии. В аршакидскую эпоху иранцам лишь один раз удалось достичь значительных успехов, завоевав в 40 г. до н. э. часть территории Сирии с помощью римского ренегата Квинта Лабие-на. С I в. н. э. парфянский натиск на запад сменился римским натиском на восток, сопровождавшимся захватом значительных регионов Месопотамии при императорах Траяне, Марке Аврелии и Септимии Севере[89].

В эпоху правления династии Сасанидов (III–VII вв. н. э.) экспансия на запад становится константой иранской внешней политики. Этим объясняются бесконечные войны сасанидского Ирана вначале с Римской, а затем и с Византийской империями. В качестве примеров можно указать войны за территории северной Месопотамии и Армении 240–244 и 259–260 гг. при Шапуре I, 359387 гг. при Шапуре II (закончилась для персов дипломатической победой при разделе Армении), 530–532, 540–545 и 572–579 гг. при агрессивно настроенном персидском царе Хосрове Ануширване. Последний старался воспользоваться занятостью Византийской империи на западе для захвата ближневосточных владений империи. Во время одной из этих войн (541) была захвачена Антиохия, столица восточных владений Византии[90]. Апогеем противостояния двух империй стала война 602–628 гг., развязанная против Византии сасанидским шахом Хосровом Парвизом, в ходе которой персам удалось захватить территории Сирии, Палестины, Малой Азии и Египта. Однако экономический кризис, связанный с военным перенапряжением, привел к коллапсу Сасанидской империи. Византии удалось сохранить государственность и малоазиатские владения, однако итогом ослабления двух великих держав в ходе «первой мировой войны» стал легкий захват арабами регионов Восточного Средиземноморья и Северной Африки[91].

В VII–XII вв. самостоятельного иранского государства не существовало, однако после завоевания Ирана монголами, в эпоху династии Хулагуидов (1259–1336), императив экспансии