Побег - Олег Викторович Давыдов

— Марлинский, — представил я его Олегу.

— Марлинский? Что–то такое слышал. Писатель?

— Писатель, да другой, — объявил тот писатель.

— Да–да, — спохватился Олег, — тот давно умер. И что же вы для нас написали?

— Да все струйкою по забору, а вы потом читаете, — отвечал Марли и повел головой гиперборейски–выразительно: что, мол, съел?

— Ну, за это наказывать надо, — заметил Олег и удивленно взглянул на меня.

— Не надо, — сказал я, — они, эти писатели, несчастные люди, они ведь пишут и сами не понимают что. Принцип писательства! Иначе ведь хорошо не получится: иначе будет надуманно, сухо, рассудочно. Они, как дети: не ведают, что творят.

— Ага, ну тогда извините, — обратился Олег к Марлинскому. — Тогда все правильно: струйкою по забору! — но от этакой писанины все равно лечиться надо.

— Нет–нет, он не хочет лечиться, — встрял я.

— Ну напрасно, совершенно напрасно, — продолжил Олег, глядя, как врач, — вы только поймите: я от чистого сердца говорю. Вам можно помочь, избавить вас от излишних страданий.

— Я не хочу избавляться от лишних страданий, — гордо ответил Марли. Он так и сказал: «избавляться». Видно было, что он своими выходками подогревает себя, но одновременно — раздражает Олега. Мне же все это было на руку, и я решил не мешать им, хотя приготовился в нужный момент подлить масла в огонь.

— Не хотите избавляться? Это почему же?

— Потому, что это мои страдания.

— Вот это и есть болезнь — то, что вы за них держитесь. Бросьте это. Если бы вы были достаточно откровенны, даже я, не будучи специалистом, мог бы помочь вам.

— Не надо!

— Но почему же, Марли? — сказал я, — человек тебе искренне говорит…

— И правда — искренне. Сами себе помочь вы, очевидно, не можете, вот и будете все время «творить», сами не зная что.

— Но вы же не читали! — силился защищаться наш борзописец… Он уже бесился — даже прыщи на его физиономии повылезали из своих кратеров.

— А зачем же читать? Ведь все и так видно. По цвету вашего лица. Простите, я кажется оговорился…

— Вот видите, — вскинулся Марли, — вы уже волноваться стали, уже оговариваетесь.

— С чего вы взяли, что я оговариваюсь. Я что вижу, то и говорю. Вижу, что вам помочь надо, что вы один не выберетесь. Нельзя ведь поднять себя за волосы, нужна точка опоры. Вот я вам и предлагаю себя.

— А я вам не верю! — оставьте меня в покое. Вы, бля, не Христос, вы самозванец.

— Это в вас говорит болезнь, — констатировал Олег, — вы и себе–то, как видно, не верите.

— Марли, да что ты мечешься, вправду? Ведь тебе пока ничего особенного не говорят. Тебе говорят только, что твой антикультурный, антисоциальный настрой, твой индивидуализм до добра не доведет. Ведь ты действительно болен! Я вот достал инструкцию, в которой говорится, что правильно тебя в «Кащенку»-то увезли. А сейчас я воочию убеждаюсь, что у тебя неправильное поведение вследствие остропсихотического состояния. Ты что на людей–то бросаешься, как собака? Тебе хотят помочь, а ты взбрыкиваешь — это же бред, патологическая импульсивность, синдром психического автоматизма, сопровождаемый внешне правильным поведением. Зря все-таки ты из больницы-то убежал.

Олег посмотрел удивленно…

— Ты мне за что–то мстишь, — сказал тихо Марлинский.

— А как ты думаешь — есть за что?

— Тебе видней.

— Я думаю, твоя болезнь — от твоего безверия. Ты никому не веришь — ни себе, ни другим. И даже если бы Христос взялся тебе помогать, ты бы и ему не поверил.

— Вот это верно, — встрепенулся Олег. — Надо верить — без веры ничего хорошего никогда не будет. Мы все просто должны верить — хотя бы в культуру, хотя бы в разум. А вот у вас этого нет ни капли. Поверьте чему-нибудь…

— Вашему Фрейду?!

— И Фрейду тоже. Вся культура основана на вере. Ведь если мы не будем верить тем, кто работал за нас и для нас, если сами не будем работать, а все только, как вы, — струйкою по забору, — что попало: всякую мразь, всякую болезнь будем выплескивать на голову другим, да еще и держаться за эту болезнь, да еще думать что вот эта болезнь и есть талант, — что же получится? Неужто великие (и Фрейд в том числе) все были такими эгоистами, как вы? Неужели вы думаете, что человеческое общество было бы возможно, если бы никто никому не доверял? Неужели вы думаете, что кто-нибудь мог бы что-нибудь создать, не доверяя хотя бы себе? А ведь вы себе не доверяете (это верно), вы доверяете только своей болезни, которая доставляет вам столько удовольствий. (И притом цинично заявляете, что вы струйкою по забору, а я читай). Вы боитесь лишиться этих удовольствий и потому отвергаете всякую помощь. Напрасно — я мог бы извлечь из вас вашу самонадеянность, так что у вас уже не было бы мочи писать всякую чушь, но зато — из вас бы получился нормальный здоровый человек.

— Карахо! — вскричал взбешенный, как истый испанец, Марлинский, — карахо! — и выскочил вон. Вообще–то он был полиглот: он знал, как будет это слово — penis — на тридцати пяти языках мира.

Олег посмотрел ему вслед, пожал плечами, сказал:

— По-своему он прав. Фрейд о таких говорит, что им нужен не психоанализ, нужна палка.

* * *

Мне понравилось то, как Олег обошелся с Марлинским — не рассусоливал, не миндальничал, но после того, как тот завел свою гиперборейскую шарманку со струйкою на забор, сразу несколькими резкими ударами вставил его на место. Понятно — у Олега ведь нет воспоминаний, связанных с этим ублюдищем.

Но не с проста же я встретился с ним, с Олегом, не из–за одной только продажи этого несчастного патента. Вспомните: еще в ту ночь, когда я ездил в такси с мертвецами (теперь уж точно мертвецами), Сверчком и неизвестной дамой, — еще тогда, повстречавши на мосту человека в белом плаще, я уже был уверен, что встречу и его — этого Олега. Теперь