"Санта-Барбара". Компиляция. Книги 1-12 - Генри Крейн

если бы люди поверили в свой разум, то быстро бы нашли способ сверять показания своего разума с показаниями его у других людей. А нашедшие этот способ взаимной проверки, быстро бы убедились, что разум — один у всех, на все человечество, и быстро бы подчинились его велениям… Когда я понял это, мне сразу же стало легче жить… Я стал следить за собой, я перестал гневаться на людей… Однажды я сказал себе, что с самого утра, только–только проснувшись, надо следить за собой… Надо сказать себе, едва ты только открыл глаза: сегодня, сейчас может случиться такое, что придется иметь дело с дерзким, наглым, лицемерным, низким и докучливым человеком. Такие люди часто случаются в нашей жизни… Такие люди, Джулия, не знают, что хорошо, а что — дурно. Но если я сам твердо знаю, что хорошо, а что — плохо, понимаю, что зло для меня — только то дурное дело, если я сам его совершу, — если я действительно осознаю это, то никакой дурной человек не сможет повредить мне. Ведь никто на целом свете не может заставить меня делать зло. Ведь зло — всегда только от бессилия. Да, я знаю, многие поражены изменениями, которые произошли со мной в последнее время, даже мой отец — СиСи, — он говорит, что ожидал от меня чего угодно, но только не этого. Многие осуждают меня. Конечно же, мне неприятно, что меня осуждают. Но как избавиться от этого неприятного чувства?.. Надо смириться, тогда, зная свои слабости, не будешь сердиться за то, что другие указывают на нее. Это не всегда может быть высказано в любезной форме, но и к таким замечаниям следует прислушиваться… Во всяком случае, каждый человек всегда поступает так, как ему выгодно только для себя. Я понял, что если буду постоянно помнить об этом, то ни на кого не стану сердиться, никого не стану бранить и попрекать, потому что если человеку точно лучше сделать то, что тебе не всегда приятно, то он по–своему прав и не может поступать иначе. Если же такой человек ошибается и делает то, что для него не лучше, а хуже, то в таком случае хуже бывает только ему самому… Такого человека можно пожалеть, но никогда нельзя на него сердиться… Глубокая река не возмущается, если в нее бросить камень; если же она возмущается, то она не река, а лужа… Точно так же и человек… Умный человек никогда не будет сердиться на оскорбление… Если он — действительно умный и глубокий человек…

Мейсон говорил совершенно ровно, спокойно; в этот момент он очень напомнил Джулии священника на воскресной службе.

«Нет, — подумала она, — этот человек вряд ли мог убить Лили Лайт… Наверняка, его действительно просто подставили… Но для чего?..»

Мейсон продолжал:

— Да, и я начал задумываться над своей жизнью… В том числе — и над той жизнью, которую многие называют повседневной… Я понял, что нельзя потакать телу, нельзя давать ему лишнее, сверх того, что его нужно… — Голос Мейсона неожиданно окреп. — Да, нельзя, нельзя… Это — большая ошибка, потому что от роскошной жизни не прибавляется, а наоборот — убавляется удовольствие от еды, от сна, от одежды, от всего, чем себя окружаешь… Стал есть лишнее, сладкое, не проголодавшись — расстраивается желудок, и нет никакой охоты к еде и к удовольствиям… Стал ездить на роскошной машине там, где мог просто пройтись пешком, привык к мягкой постели, к нежной, сладкой пище, к роскошному убранству в доме, привык заставлять других делать то, что сам можешь сделать, — и нет больше радости отдыха после тяжелого, изнурительного труда, нет радости тепла после холода, нет крепкого, здорового сна и все больше ослабляешь себя, и не прибавляется от этого тихой радости и спокойствия… Такие блага, такой комфорт — не в радость, а только в муку… Он не приносит ничего, кроме страданий и неудобств. Людям надо учиться у животных тому, — продолжал Мейсон, — как надобно обходиться со своим телом. Только у животного есть то, что действительно нужно для его тела, и такое животное довольствуется этим; человеку же мало того, что он уже утолил свой голод и свою жажду, что он укрылся от непогоды, согрелся после холода… Нет, — воскликнул Мейсон, — нет, он придумывает различные сладкие питье и кушанья, строит дворцы и готовит лишние одежды, любит различную ненужную роскошь, от которой по большому счету ему живется не лучше, а наоборот — куда хуже… Не расчет приучать себя к роскоши, потому что, чем больше тебе для твоего тела нужно, тем больше надо трудиться телом для того, чтобы накормить, одеть, поместить свое тело… Ошибка эта незаметна только для таких людей, которые тем или иным обманом сумели так устроиться, чтобы другие должны были работать не на себя, а на них, так что для подобных людей это уже не расчет, а дурное, некрасивое дело… Как дым изгоняет пчел из ульев, так излишества изгоняют из человека его лучшие духовные силы, — произнес Мейсон назидательным тоном.

Джулия, терпеливо выслушав этот пространный монолог, ни разу не перебила своего собеседника — она всегда отличалась чувством такта и умением правильно оценивать любую обстановку.

«Действительно, — подумала она, — не зря этого человека называют в Санта–Барбаре проповедником… Никогда бы не подумала, что он может так замечательно говорить о столь серьезных вещах…»

Когда Мейсон, наконец‑то, окончил говорить, она спросила:

— Все, что ты мне рассказал — очень интересно… По я никак не могу понять, какое отношение твои рассуждения, очень абстрактные, кстати говоря, имеют к тому, что произошло?..

Мейсон тут же запротестовал:

— Такие рассуждения не могут быть абстрактными… Извини…

Джулия, тут же поняв, что она совершила непростительный промах, поспешила исправить допущенную оплошность. Она с улыбкой произнесла:

— Ну, хорошо, пусть будет по–твоему… Но то, что случилось с Лилиан Лайт…

— Дело в том, — произнес Мейсон, — что эта женщина помогла мне очень многое понять… Или, во всяком случае, мне казалось, что она помогла мне понять вещи, до которых, вполне вероятно, я дошел сам… Скорее — она помогла мне их для себя сформулировать…

— Ну, и…

— Так вот: я поверил ей, я почитал ее едва ли не за святую… Но потом мое восхищение сменилось жесточайшим разочарованием…

Уэйнрайт, с интересом посмотрев на своего собеседника, поинтересовалась:

— Вот как?.. Почему же?..

Мейсон замялся.

— Ну, это