Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

было предложил присоединиться к какой-нибудь компании, ну хоть к доминошникам во дворе, и тогда сразу все образуется, но Кузьмич больше склонялся к самостоятельности и взял денежные хлопоты на себя.

Честно говоря, хлопотать было не о чем. Он мог просто пойти домой и взять денег, но почему-то этот самый простой и результативный путь не приходил ему в голову. Он знал, что Галина Федоровна ничего не скажет, может, разве, посетует, что он не приходил обедать, но как-то чувствовалось, что простые домашние деньги не подойдут для сегодняшнего дня, вернее, уже вечера.

Зайдя к двум малознакомым соседям по подъезду, Кузьмич, несмотря на то что не раз выручал этих соседей деньгами, насобирал лишь трешку. Это потому, что имел он дело с мужиками. Но он не обиделся, так как понимал, чего им стоило расстаться с, возможно, последней заначкой, а завтра было воскресенье. Митька не достал ничего.

— Сами виноваты, — говорил он, зорко вглядываясь в смазанные сумерками кустики вокруг детской площадки. — Прозевали момент. Маргарита дала бы мне в кредит. А теперь она уже дома. А в ресторане на трояк ничего не купишь. И ни одной приличной морды вокруг, — сказал он с неподдельной тоской, — рубля и то взять не у кого.

— Нет, ты погоди, Дмитрий, ты погоди, не может быть, — горячился Кузьмич и задумчиво рассматривал свои окна и медленную, большую тень Галины Федоровны за занавеской.

Возможно, кое-какие соображения уже посетили Кузьмича, но очень уж не хотелось расставаться с этими небольшими и приятными затруднениями. Уж очень хорошо было ощущать себя гулякой, гусаром, которому море по колено. Больше того, он чувствовал себя охотником, ловцом и даже немного хищником, быстрым и решительным.

И еще вот какое дело: никогда в жизни ему не хотелось с такой силой выпить. И чем труднее было достать выпивку, тем нестерпимее, подмывающе хотелось, и было жаль расставаться с этим сосущим чувством. Он впервые понял, как это может хотеться выпить. Он вспомнил то особенное, острое выражение лица у Митьки по утрам, то самое выражение, которое его больше всего раздражало, и крякнул и помотал головой, подумав, что у него самого, должно быть, точно такое же выражение на лице.

И тут пришло решение, стремительное и точное и не нарушающее вечера, можно сказать, в духе времени.

— Погоди, — сказал Кузьмич, и Митька понял, что все будет.

Решение, значит, было такое. Кузьмич одним духом слетал за три дома к своему старому приятелю, денег у которого заведомо не было и который чаще сам занимал, чем давал взаймы. Он с необыкновенной энергией заставил приятеля, расположившегося у телевизора, одеться и выволок его на улицу.

— Сейчас пойдешь ко мне и спросишь у Федоровны денег, — инструктировал приятеля Кузьмич. — Выпить хочешь? Ну как хочешь, тогда возьми червонец. Хватит? — Он оглянулся к черневшему за спиной Митьке. — Возьми червонец и дуй сюда, мы тебя здесь будем ждать. Меня ты не видел. На что тебе деньги? Соври.

— Детишкам на молочишко, — из темноты сказал Митька.

Многодетный приятель, неизвестно почему оживившийся, расхохотался.

— Нет, погодь, — вслед ему крикнул Кузьмич, — возьми четвертак.

— Не гуляй, Федя, — сказал Митька.

— Еще не вечер! — воскликнул Кузьмич и блеснул глазами. — Четвертак! Четвертак! — крикнул он в темноту.

5

Над рестораном кружили галки. Они были чернее ночи, а когда попадали в свет неоновой мигающей вывески, становились еще чернее. Перед рестораном была очередь.

— Неужели ты хочешь, чтобы мы пошли туда сидеть? — спрашивал Митька.

— А почему нельзя пойти туда? — отвечал Кузьмич.

— Я небритый…

— А я, по-твоему, бритый? — язвительно спрашивал Кузьмич.

— Очередь, — кисло морщился Митька, — и вообще это фантазии, прости, конечно.

— Именно фантазии, — с воодушевлением соглашался Кузьмич. — Захотелось — и пойдем. Имеем мы право захотеть?

— Да там эти длинноволосые с гитарами орут, слова не скажешь, не поговоришь… Кончай, Федя, не зарывайся, мы в садике потихонечку. Давай, я возьму.

— Я возьму, — твердо сказал Кузьмич. Ему было жаль упустить такую возможность.

Первый раз в жизни Кузьмич брал выпивку в ресторане, впервые он брал без очереди. Как только он, не взирая на тихо ропщущую очередь, подошел к стеклянной двери и постучал, откуда-то снизу возник швейцар — одних примерно с ним лет. Он прислонился к стеклу, рассмотрел Кузьмича и, кивнув ему как старому знакомому, громко лязгнул запором. Пропустил Кузьмича, придерживая за локоть, отвел в сторонку, подальше от стеклянных дверей, к низким, обитым красным бархатом скамеечкам, и, пока вел, приговаривал:

— Как так? Как так и не заходите?.. Обижаете, обижаете…

Кузьмич решил, что его принимают за другого, но благоразумно промолчал.

Швейцар сел рядом с Кузьмичом на красный бархат и тронул его за коленку.

— Как здоровье-то? — спросил швейцар шепотом и пощекотал Кузьмичу ухо табачным усом.

— Хорошо, — шепотом ответил Кузьмич.

От швейцара пахло заграничными сигаретами и свежими огурцами.

— Ну и слава богу, слава богу, — сообщил швейцар. — А наверх не ходи, сегодня Зинка лютует. А главное — здоровье. Сейчас весна — витамины нужны, — по секрету сказал швейцар. — А Зинку никакая чума не возьмет. Она этих витаминов налопалась на два года вперед, и все равно другим в рот смотрит. Зависть. А все равно помрет. — Швейцар засмеялся с тихим свистом, и Кузьмичу сильно захотелось свежих огурцов. В дверь постучали. Кузьмичу показалось, что швейцар, как дремлющая собака, слегка шевельнул ухом, но оглянуться не счел необходимым. — Есть заграничные виски, — еще более глубоким шепотом сказал он.

— А водка есть? — спросил Кузьмич.

Швейцар посмотрел на свои электронные часы и покачал головой.

— Теперь не дадут. Зато в висках — ноль семьдесят пять. Что же ты без портфеля?

— Да вот, собирались второпях… — соврал Кузьмич.

— У меня пакетик есть, — сказал швейцар и достал из кармана полиэтиленовый пакет с олимпийским медвежонком. — Давай денежки.

— Послушай, — Кузьмич сглотнул слюну, — а нельзя там… огурчика, колбаски — закусить.

— Сделаем, — подмигнул швейцар, уважительно принимая четвертак.

Швейцара не было долго. В дверь постоянно стучали, и Кузьмич забеспокоился. Он понимал, что надо что-то дать, и не знал сколько, потому что не знал, сколько это все будет стоить. Ему сильно хотелось свежих огурцов, и он переживал, что не сказал швейцару про соль, потому что без соли и хлеба — это не огурец. Он переживал за Митьку, думая, что тот переживает за него. «Нужно было вдвоем пойти и посидеть по-человечески; и огурцы — хочешь с маслицем, хочешь со сметанкой, а хочешь так — на тарелочке, а теперь надо пить из горла, а эти виски — черт их знает что такое…»

— Я тут сольцы положил на всякий случай, — шептал швейцар. —