Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

Разве тысячи арестантов не сохранили тягу к свободе в тесных тюремных застенках? Навечно оставшиеся лежать в степях Казахстана, в вечной мерзлоте Колымы-Магадана были святыми, свя-ты-ми!..

Ждущие молитв, вечно мёрзнущие в своих могилах татарские святые!.. Вы так же близки мне, как и арестанты-попутчики, шедшие рядом со мной по проклятым дорогам чёрных лет!.. Русские, евреи, японцы, немцы, балкарцы – согнанные со всех уголков мира угнетённые люди, противники большевизма! Я каждому из вас искренне благодарен: вы помогли мне сохранить дух, не дали разбить подаренную Аллахом изначальную его целостность.

Подумал: есть лишь одна вечная истина, помогающая мне сохранять единство взглядов с вами, живыми и ушедшими, – это Коран, страж нашей совести и чести, священная книга. Полгода искал я в этой книге ответы на терзающие душу вопросы, нашёл в ней очень много светлых мыслей, великих изречений, озаряющих мой путь. Приведу здесь одно из них.

Бисмилляхир-рахманир-рахим!

За души живых и усопших давайте помолимся!

Сура «Ибрагим», 24-й аят

«Элэм тере кейфе дарабаллаху меселен келиметен тайибетен кешеджеретин тайибетин аслухаа саабитун ве фер’ухаа фис-семаа».

Русская трактовка следующая:

«Разве ты не знал, о человек, какой Аллах привёл пример доброго слова истины и пример скверного слова лжи: доброе, полезное слово – как доброе, полезное дерево. Его корень утвердился в земле, а ветви взметнулись высоко к небесам».

Какие великие слова!

Мой мудрый читатель, ты, наверное, почувствовал – не мог не почувствовать: обо всех, кого я вспомнил, кто врезался в мою память, о друзьях, о попутчиках, о единомышленниках, о соратниках по борьбе, я, согласно велению Аллаха, хотел говорить и говорил только добрые, дружеские слова. Прими же труды мои, Всевышний!

Переделкино – Казань – Старое Альметьево (Сармановский район).

1991–1993

Тропинками детства

(Автобиографическое эссе)

1

Вот и сегодня, проскочив отметку «шестьдесят», стремительно приближаясь к семидесяти годам, я не могу равнодушно смотреть на тропинки. Пересекающие большак тут и там, перпендикулярно и вкось обыкновенные стёжки-дорожки рождают во мне сладкие грёзы, тёплые воспоминания. Куда бы и на чём бы я ни ехал – будь то поезд или автобус – невольно льну к окну: глядя на убегающие вправо и влево, мелькающие в куцых придорожных посадках или скрывающиеся в объятиях неведомых, таинственных лесов тропки, погружаюсь в мир фантазий. Мне кажется, что этими узенькими, утрамбованными десятком тысяч стоп, окаймляющими берега родников-озёр, ведущими сквозь заколдованные чащи-буреломы, плутающими, истомляющими, но всегда выводящими к свету тропинками ходят самые счастливые люди на земле. Так и кажется, что они, не суетясь, не толкая друг дружку острыми локтями, наслаждаясь неповторимыми красотами природы, срастаясь душой с синим-пресиним небом, с ярко-зелёным убранством земли, хмелея от густого аромата полевых и лесных цветов, не по тропинке идут, а плывут по морю счастья.

В детстве все тропинки – твои! Знакомство с миром начинается с первых шлёпающих шагов именно по этим тропкам. Куда ни посмотри, всюду незнакомые берега, доселе невиданный, дивный, таинственный мир.

Воспоминания детства – сродни неспешно текущим, разрозненным облакам, никогда не связанным друг с другом, события в них, затерявшиеся вдали по таинственным тропинкам, затихшие за туманным горизонтом, никак не выстраиваются в единую, связную цепь. Они похожи и на розовые тени, и на негромкую песню, что звучит на заре, и точно не скажешь, когда всё это было-произошло. Детство горя не ведает, а время начинаешь чувствовать лишь тогда, когда живущая бок о бок беда даст о себе знать в полный голос…

Я благодарен Всевышнему: с рождения наделил он меня тонкой, поэтической душой. Я и сам так считаю, и это же подтверждают въевшиеся в память события.

Однажды летом мама зашла на огуречную грядку, что в огороде напротив гумна. Я, став на колени, облокотившись, задрав зад, едва не тычась носом в землю, грызу, оказывается, не срывая со стебля, маленький, не больше мизинца, огурчик… Мама, крайне удивившись, спрашивает: «Сынок, чего это ты ешь огурец, лёжа на грядке?» Вспыхнув, как солнышко на заре, отвечаю: «Ты же сама не велела рвать!» Сам-то я не помню, конечно, своего ответа, это мама мне рассказала, и рассказала очень убедительно, первое воспоминание детства храню как самое дорогое для меня.

Мой папа – уроженец Сармановского района, но, сколько себя помню, мы жили в красивом кряшенском селе Верхний Багряж, в доме Андриян-дэдэя, что располагался аккурат напротив церкви. Крепкое, добротное подворье, высокая, как у богатых, изба, но особо мне нравился каменный амбар, его толстые стены летом сохраняли прохладу, а зимой, даже в самые лютые морозы, удерживали тепло. Андриян-дэдэй – плотник, его позвали на работу в сиротский приют, что в Федотовке, он со всей семьёй перебрался туда, а мы временно поселились в их доме. Мои самые тёплые, самые дорогие воспоминания связаны с этой крохотной точкой Земного шара. Церковь, что напротив нашего огорода, школа по правую от нас руку, просторный пришкольный двор – всё это дорогие моему сердцу, сердцу непоседливого мальчишки, места, открывшие мне кое-какие тайны бытия.

Задворки дома Андриян-дэдэя располагались на южном склоне холма, полого спускающегося к одному из рукавов Багряжки, именуемому в народе речкой Метри (Дмитрия). По весне речушка наполняется водой, а во время половодья бурлит два-три дня, как настоящая река, но в летнюю жару пересыхает. Наш отец разбил на берегу речки самый настоящий огород. Источающие сладкий аромат смородиновые кусты сладкой изгородью тянулись там же. Огурцы, морковь, свёкла, помидоры, а рядом с этим изобилием буйно росли и пахли непривычные для Верхнего Багряжа дыни и арбузы. Когда приходили гости, папа, прежде чем усаживать их за стол, вёл на огород. Наш папа, учитель химии и биологии в средней школе, любил по утрам и вечерам возиться на грядках.

Самая прекрасная, благодатная пора за последние восемьсот лет выпала, похоже, на тридцатые и сороковые годы двадцатого века. Землетрясения случались изредка, разгулы стихий уменьшились, вулканы, и те с большой осторожностью плевались магмой, лето не жарило беспощадно, было тёплым и приятным. Тридцатые и сороковые – пора моего счастливого детства! Я сравниваю нынешние, то засушливые, то чрезмерно дождливые, летние месяцы нескольких последних лет с той благодатью, что выпала на моё детство, и невольно проникаюсь жалостью к современной детворе… Как же мы были обласканы и избалованы милосердной землёй в своё время!

Деревянная церковь! К стене, противоположной нашим окнам, на самом верху прибита выкрашенная в жёлтый цвет жестянка с датой –