Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

взгляды тогдашних европейских экономистов, основная мысль которых состояла в том, что каждый народ для того, чтобы не беднеть, должен сам производить все продукты, им потребляемые, а чтобы богатеть, должен вывозить как можно больше и ввозить как можно меньше. Поэтому царь старался завести у себя дома всевозможные производства, не считаясь с тем, во что обойдется их заведение, — может, вначале и будет дороже заморского, зато потом, упрочившись, окупится. Впрочем, и в этом деле Петр оставался бережливым хозяином: поощряя разработку нетронутых природных богатств России, оборонял их от хищнических рук, от нерачительного истощения. Для охраны строевого леса не остановился даже перед тем, чтобы пойти наперекор вековому обычаю, предписывавшему хоронить покойников в цельных выдолбленных гробах, дубовых или сосновых. Указ 1723 года дозволял изготовлять цельные гробы только из ели, березы и ольхи; сосновые гробы разрешалось сшивать из досок и по указанной мере, дубовые гробы запрещались безоговорочно.

Будя в народе дремлющие силы, Петр мало рассчитывал на добровольную народную тягу к благоденствию: «Хотя что добро и надобно, а новое дело, то наши люди без понуждения не сделают». Поэтому новые заводы основывались на казенные деньги, а затем передавались и даже навязывались торговым людям, — «а буде волею не похотят, хотя в неволю». Он сравнивал свой народ с детьми, которые без понуждения от учителя сами за азбуку не сядут и сперва досадуют, а как выучатся, благодарят. «Не все ль неволею сделано, — раздумчиво писал он в одном указе, оглядываясь назад, на свою тридцатилетнюю деятельность, — а уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел».

Россия покрывалась заводами, испещрялась каналами; в широко растиражированной книге «Цветущее состояние России при Петре Великом» царь оповещал соотечественников и иностранцев о наступившем в стране благоденствии. Однако сделать богатым государство оказалось легче, чем обогатить народ, и прежде всего потому, что взрослые дети оказались поупрямее малолетних учеников. Как ни бился Петр, как ни старался «собрать рассыпанную храмину купечества», торговые люди упорно не желали воспользоваться предоставленными им преимуществами и возможностями и, вместо того чтобы пускать капиталы в оборот, зарывали их в землю, а те, кто поумнее, переправляли деньги в заграничные банки. В большинстве же своем купцы стремились не подвергать себя коммерческому риску, а пристроиться к какой-нибудь сытой кормушке. Вот и ложились на стол Петру донесения вроде следующего: «Купечество в Москве и городах само себе повредило и повреждает: из них сильные на маломочных налагают поборы несносные… зачем маломочные и паче приходят в скудость и бесторжицу… А иные купцы, и сами отбывая платежей и постоев, покинув и распродав жилища свои, разошлись в другие чины, в артиллерию, в извощики и воротники, также записались… еще в защиту разных господ на дворы их московские и загородные… А иные подлогом, якобы за скудостию и болезнями, и в богадельни вошли, а иные и на заводы и на промыслы в прикащики и сидельцы…»; были и такие, кто «записались пролазом… в сенные истопники к комнате царевны Натальи Алексеевны, которые и поныне под той опекой имеют торги и лавки немалые, а иные ушли в другие губернии и в Сибирь». Другое донесение извещало царя, что «купечества весьма мало, и можно сказать, что уже нет».

Читая эти бумаги, Петр в гневе играл во всю скулу желваками. Для того ли он воевал беспрерывно двадцать с лишком лет, для того ли добывал моря, рыл каналы, чтобы те, кому надлежит всем этим воспользоваться, записывались пролазом в дворцовые истопники? Таков, значит, ответ ему на призыв к труду ради общего блага! Ну а те, кто все-таки вступает в коммерческие кумпанства, за торговое дело и взяться за умеют. Вот что пишет стокгольмский резидент Бестужев. Приплыли в Стокгольм на каких-то скорлупках русские купцы со шведом торговать — и чем? Деревянными ложками и калеными орехами! Купили сани и разъезжали по шведской столице, выхваливая свой товар, как дома; остановились же из экономии не в гостинице, а под открытым небом, у пристани, и тут же варили себе кашу из привезенной с собой крупы. Негоцианты! Ни шведским властям, ни самому Бестужеву, жаловался резидент, «никакого послушания не оказывают, беспрестанно пьяные, бранятся и дерутся между собою, отчего немалое бесчестие русскому народу; и хотя я вашего величества указ им и объявлял, чтоб они смирно жили и чистенько себя в платье содержали, но они не только себя в платье чисто не содержат, но некоторые из них ходят в старом русском платье без галстуха, также некоторые и с бородами по улицам бродят».

При такой торговле все торговые трактаты, заключенные Петром чуть ли не со всеми государствами Европы при строгом уговоре о взаимных и одинаковых выгодах купцам обеих договаривающихся сторон, вырождались в односторонние договоры, так что русская торговля оказалась в руках иностранных купцов. Голландский резидент в Петербурге писал Остерману: «Что касается торговли компаниями, то это дело пало само собой: русские не знают, как приняться за такое сложное и трудное дело». Остерман в ответ утешал его так: «Между нами, я вам скажу всю правду, — у нас здесь нет ни одного человека, который бы понимал торговое дело, но я могу вам сказать наверное, что царское величество занимается теперь этим делом».

Вот так, царь Петр: коли тебе нужно, сам и торгуй.

***

Неотложного царского вмешательства требовала и Церковь, ибо двадцатилетнее пустование патриаршего престола и полное расстройство церковных дел грозили уничтожить на Руси остатки благочестия. Глядя на растущее церковное нестроение, местоблюститель патриаршего престола митрополит Стефан приходил в отчаяние и страх и докучал царю просьбами позволить ему сложить непосильную ношу и удалиться в монастырь великих грехов его ради.

И было от чего схватиться за голову. Великое сокрушение охватывало всех, кто непредвзятым оком оглядывал безрадостную картину церковной жизни. Высшая иерархия еще обладала властью, но уже не имела авторитета и скрывала свое духовное бессилие, окружая себя внешним почетом и блеском и отгораживаясь от прочего духовенства и простых людей надменным высокомерием. Редкие из иерархов оказывались на высоте своего служения рядом с Воронежским митрополитом Митрофанием, Ростовским митрополитом Дмитрием или Новгородским митрополитом Иовом. Очень и очень многие архиереи ревновали о «вельми жестокой славе» и требовали себе чести «равной царской» — заставляли водить себя под руки и шествовали по улице не иначе как под звон колоколов. Просителей, в том числе и тех, которые явились для поставления в священники, такие архиереи не пускали даже в сени и заставляли неделями, в жару и стужу, околачиваться на крыльце. Подручная архиерейская братия — «лакомые скотины» до подарков