Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

а не по породе», вводил внесословную табель о рангах. Но к обязательной службе он добавил новую, подготовительную повинность — учебную. До пятнадцатилетнего возраста дети дворян должны были обучаться «цыфири» и геометрии в полковых, архиерейских, математических, навигационных, инженерных и артиллерийских школах. Для этого в каждую губернию назначались по два учителя. Священникам запрещалось венчать молодых дворян, не предоставивших справки от этих учителей об окончании цифирной школы.

Но школы эти большей частью пустовали, и губернаторы сообщали в столицу, что учителя без дела сидят и даром жалованье получают. Дворяне страшно тяготились цифирной повинностью и всячески старались от нее укрыться. Раз толпа дворян, определенная на смотре в математическую школу, записалась в духовное Заиконоспасское училище. Проведав об этом, Петр велел взять любителей богословия в Петербургскую морскую школу и в наказание заставил их бить сваи на Мойке. Среди наказанных были родственники генерал-адмирала Апраксина, который обиделся за такое поношение родовой чести, но выразил свой протест весьма своеобразно. Явившись на Мойку и завидев приближающегося царя, он снял с себя адмиральский мундир с андреевской лентой, повесил его на шест и принялся усердно вколачивать сваи вместе с дворянами. Петр, подойдя к нему, с удивлением спросил: «Как, Федор Матвеевич, будучи генерал-адмиралом и кавалером, да сам вколачиваешь сваи?» Апраксин простодушно отвечал: «Здесь, государь, бьют сваи все мои племянники да внучата, а я что за человек, какое имею в роде преимущество?» Царь велел ему не валять дурака и заняться своим прямым делом.

Окончившие цифирное обучение зачислялись рядовыми в гвардейские или даже армейские полки. В драгунском полку князя Меншикова служили рядовыми одних князей более трехсот человек. Издавна привыкшее к отбыванию воинской службы, дворянство еще кое-как мирилось с тяготами солдатства, зато назначение на флот или в навигационное заграничное обучение по-прежнему рассматривалось как несчастье, больше которого уже и быть невозможно. Однако увильнуть от этой науки, скрыться от зоркого глаза царя нечего было и думать. Вологодский дворянин Иван Марков, посланный в Венецию, утек оттуда в Россию и постригся в монахи. Только монашеский клобук не спас бедного навигатора: иеромонаха Иоасафа очень скоро извлекли из стен монастырской обители и отправили опять изучать навигацию.

Странное и жалостное зрелище представляли собой толпы русских дворян в чужих землях, труден и малоплоден был их образовательный путь по закоулкам европейской культуры. С одинаковым удивлением они таращили глаза как на высшие достижения человеческих рук и мыслей, так и на всякие затейливые пустяки. Те из них, которые пытались разобраться в своих впечатлениях, оказались бессильны выцедить из них хоть какой-нибудь мыслительный осадок. Один важный московский князь, посетивший Амстердам (имя его осталось неизвестным), наиболее подробно описал свой ужин в каком-то доме с догола раздетой женской прислугой; он же, оказавшись в соборе Святого Петра в Риме, не придумал ничего лучшего для его изучения, как вымерять шагами его длину и ширину и описать обои на стенах. Другой навигатор, князь Борис Иванович Куракин, чтобы обозначить место в Роттердаме, где он остановился, упомянул, что рядом, на площади, «сделан мужик вылитый медный с книгою на знак тому, что был человек гораздо ученый и часто людей учил, и тому на знак то сделано», не найдя, что еще сказать об Эразме Роттердамском; а прослушав церковную ораторию, отметил лишь «дикие выходки на трубах, что внезапу многую затменность дают человеку». В Венеции он был сильно «инаморат» в одну горожанку, не избег неприятностей с соперниками по своей «куртуази» и имел «две немалые причины» с «жентиломами венецкими», маркизами Палавичини и Скиовени, — «близко было дуэллио». По возвращении домой эти «добрые кавалеры» легко стряхивали с себя вместе с дорожной пылью и шелуху культуры. Кое-что, впрочем, прилипало накрепко, хотя и не то, за чем Петр посылал их за границу.

Для дворян, за границей не бывавших и необыкших к людскости, Петр велел перевести и напечатать немецкую книжицу «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов». Самодовольно-немецкое дворянское «зерцало», имевшее целью преподать правила, как держать себя в обществе, чтобы добиться успеха при дворе и в свете, то есть стать лощеным фатом и прожженным придворным пройдохой, пришлось по вкусу тамбовско-рязанским «жентиломам» — книжонка выдержала три издания еще при жизни Петра.

Первое правило, вещал сей оракул, — не быть подобным деревенскому мужику, который на солнце валяется; не славная фамилия, не высокий род приводят к шляхетству, но благочестивые поступки и добродетели, украшающие шляхтича, коих три: приветливость, смирение и учтивость. Младой шляхтич, желающий прямым придворным стать, должен быть обучен наипаче языкам, конной езде, танцеванию, шпажной битве, красноглаголив и в книгах начитан, уметь добрый разговор вести, намерения своего никому не объявлять, дабы не упредил его другой, должен быть также отважен, неробок: кто при дворе стыдлив бывает, тот с порожними руками от двора отходит. Многие наставления звучали, как откровение: повеся голову и потупя глаза по улице не ходить и на людей косо не заглядывать, глядеть весело и приятно с благообразным постоянством, при встрече со знакомыми за три шага шляпу снять приятным образом, а не мимо прошедши оглядываться, в сапогах не танцевать, в обществе в круг не плевать, а на сторону, в комнате или в церкви в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом в носу не копать, губ рукой не утирать, за столом на стол не опираться, руками по столу не колобродить, ногами не мотать, перстов не облизывать, костей не грызть, ножом зубов не чистить, головы не чесать, над пищей, как свинья, не чавкать, не проглотя куска не говорить, ибо так делают крестьяне. Меж собой «младые отроки» не должны были говорить по-русски, чтобы не поняла прислуга и можно было отличить их от незнающих болванов; со слугами предписывалось обращаться недоверчиво и презрительно, всячески их смирять.

Дрянная, пошлая книжонка, по словам Ключевского, надолго сделалась воспитателем чувств русского дворянства.

***

Покончив со шведской войной, Петр связывал «облегчение народу» с успехами промышленности и торговли. Во время путешествий по Европе представление о процветающей стране навсегда связалось у него с дымящими в городах фабриками и заводами, с лесом корабельных мачт в портах. Ни один полезный труд, как бы скромен он ни был, не прошел мимо его внимания. Увидев как-то во французской деревушке священника, работавшего в садике, он сейчас же приступил к нему с расспросами и покинул его с убеждением: буду понуждать своих ленивых деревенских попов к обработке садов и полей, чтобы они снискивали надежнейший хлеб и лучшую жизнь. Вместе с практическими навыками организации производства Петр усвоил и теоретические