Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

И выходило так, что, вместо того чтобы пещись о насаждении и процветании ни ему, ни народу не ведомых благ, воевода, памятуя цареву дубинку, заботился прежде всего о своей исполнительности перед теми, кто шлет ему строжайшие указы и предписания, и боялся шагу ступить самостоятельно. Вот и ложились на стол царю донесения от Соликамского воеводы о том, что тюремный острог и избы у него весьма подгнили, так что арестанты, того гляди, разбегутся, а новые острог и избы без царского указу он, воевода, делать не смеет; или от московского губернатора, также без указу императорского величества не осмеливавшегося чинить деревянную мостовую в Москве, на Болоте, между Балчугом и Пятницкой.

Приходилось Петру засылать в губернии и провинции с ревизиями гвардейских майоров, капитанов и даже нижних чинов — сержантов, капралов, солдат. Посланные гвардейцы снабжались обширными полномочиями: им предписывалось «губернаторам непрестанно докучать», а заметив упущения с их стороны, «сковать за ноги и на шею положить цепь и по то время не освобождать, пока они не изготовят ведомостей». Так посланные и поступали. Страх перед этими гвардейцами был таков, что редко кто даже из заслуженных людей пробовал им перечить. Раз московский вице-губернатор, заслуженный бригадир Воейков разбранил присланного Преображенского сержанта, вытолкал из своей канцелярии, замахивался на него тростью и кричал: «Я не токмо тебя, но лучших ваших Преображенских сержантов бивал батожьем и тебя отпорю и в оковах пошлю в Петербург!» Но и Воейков должен был смириться, когда на место перетрусившего сержанта приехал из Петербурга суровый солдат Преображенского полка Поликарп Пустошкин. Новый ревизор остался крайне недоволен состоянием дел у московской администрации и «учинил жестокую передрягу, все концелярии опустошил и всем здешним правителям не токмо ноги, но и шеи смирил цепями». Так солдат Пустошкин посадил на цепь бригадира Воейкова.

Новая хоромина по-старому строилась, и благоденствовать в ней приходилось под постоянной угрозой истязания и «весьма живота лишения». Побои, плеть и плаха — ничем иным не мог Петр ободрить своих приунывших от свалившихся на их голову благ подданных.

***

С Сенатом тоже происходила подобная путаница. Призванный неустанно трудиться о «распорядке государства», об устройстве правления, дотоле «не распоряженного», поставленный законом рядом с Богом, царем и «всем честным светом», Сенат на деле являлся проводником самодержавной воли, приказчиком, а не хозяином. За каждую ошибку или недоглядку сенаторам грозила крутая хозяйская расправа (правда, чтобы не ронять авторитета сенаторов, Петр колотил их дубинкой наедине, в своей токарной мастерской, а затем, открыв дверь, вежливо провожал и звал к себе на обед). Неурядицы в распоряжениях Сената усугублялись еще и тем, что ни один из ближайших царевых сподвижников — ни Меншиков, ни Апраксин, ни Головкин, ни Шереметев — не входили в его состав. Эти «верховные господа», или «принципалы», могли адресоваться в Сенат от имени царя — «указом царского величества». В то же время Петр указывал Меншикову и другим «верховным господам», что они должны подчиняться Сенату.

Если Сенат в какой-то мере и представлял достойно царскую персону, то лишь благодаря восьмидесятилетнему князю Якову Долгорукому. Первый русский посол в Париже, откуда он когда-то привез Петру астролябию, Долгорукий в свои шестьдесят два года участвовал в битве под Нарвой и попал в плен. Проведя в Швеции одиннадцать лет, он, наконец, сумел бежать в Россию и был назначен «первоприсутствующим» сенатором. Могучего телосложения, с двойным подбородком и пышными усами, Долгорукий был проницателен, смел, горяч, своеволен. Когда ему не хватало доводов, он брал горлом. Мало кто не боялся перечить вспыльчивому старику, разве что Меншиков, который уже вообще ничего не боялся. Долгорукий бесстрашно говорил правду в глаза царю, а однажды в Сенате при всех разодрал царский указ, уверенный в том, что Петр подписал его, не обдумав. Царь с грозным видом выслушал его оправдания, смягчился и переписал указ.

Но даже Долгорукий не мог заставить сенаторов быть расторопнее. К концу правления Петра в Сенате скопилось около шестнадцати тысяч нерешенных дел.

Учреждение, которое надзирало за всем управлением, само требовало надзора. Видя, что заменить свою персону девятью сенаторами никак не получается, Петр учредил должность генерал-прокурора, который должен был представлять в Сенате особу императора — «сей чин яко око наше и стряпчий о делах государственных». Этим царевым оком стал Павел Иванович Ягужинский. Он родился в Москве, в семье выходцев из Литвы самого подлого происхождения, говорили, что он ведет свой род от «свинопаса». Каким-то образом зачисленный в гвардию, Ягужинский приглянулся Петру за веселый нрав и сметливость и был взят в царевы денщики. Во время путешествия Петра в Париж Ягужинский уже прослыл у французов царским любимцем. Денщик любил выпить, был вспыльчив, каждую неделю затевал с кем-нибудь ссору, легко наживал врага и так же легко забывал об этом. Зато он был безоговорочно предан Петру, почти не крал и смело брал на себя ответственные решения. Царь чрезвычайно полагался на него, что он в качестве генерал-прокурора помешает сенаторам играть в закон, как в карты, и подводить мины «под фортецию правды».

***

В помощь Сенату Петр учредил коллегии. С этими учреждениями он познакомился в своих частых разъездах по заграницам. В их полезности его окончательно убедил Лейбниц, который писал: «Не может существовать лучшего управления, нежели посредством коллегий. Как в часах одно колесо приводит в движение другое, так и в большой государственной машине одна коллегия возбуждает к деятельности другую, и, когда все будет находиться в надлежащей соразмерности и тесной гармонии, тогда стрелка мудрости будет указывать стране часы благоденствия». Возможно, это сравнение с часами и сыграло решающую роль по сильнейшему пристрастию и уважению царя к механике.

Образец устройства коллегий Петр, по обыкновению, стянул у побежденного врага — у шведов. На государственные учреждения царь смотрел взглядом корабельного мастера: зачем изобретать какой-то особый русский фрегат, когда на Белом и Балтийском морях прекрасно плавают голландские и английские корабли, между тем как самодельных русских судов уже немало сгнило в Переяславле.

Первоначально коллегий было девять, потом к имеющимся девяти прибавили десятую. Из Германии, Силезии и Чехии привезли сотни полторы охотников до службы в русских коллегиях: иноземцы должны были служить опытными руководителями русских новичков. «Немцы нужны нам лет на пятьдесят, — говаривал Петр, — а потом мы их выкинем». С той же целью к русскому президенту коллегии назначался обыкновенно вице-президент иноземец. Политическая наука трудно доставалась русским людям. Порой они представляли такие донесения, что их невозможно было не только причислить к какой-нибудь