Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

Эти письма как «святыню» хранила Мария Гавриловна до самой смерти. На тургеневскую выставку, открывшуюся в Петербурге в 1908 году в Академии наук, М.Г. Савина прислала «большую чёрную раму, под стеклом которой были разложены все конверты тургеневских писем. Рама эта привлекла всеобщее внимание на выставке». Перед большим портретом Тургенева каждое утро появлялся огромный букет роскошных пурпурных роз – их привозила и собственноручно ставила в вазу Мария Гавриловна Савина… За долгую творческую жизнь М.Г. Савина сыграла многих тургеневских героинь: Верочку и Наталью Петровну («Месяц в деревне», 1879, 1903), Белоногову («Холостяк», 1882), Марию Петровну («Вечер в Сорренто», 1884), Дарью Ивановну («Провинциалка», 1888), Лизу («Дворянское гнездо», 1894).

Исследователи творчества Ивана Сергеевича Тургенева утверждают, что одно из самых красивых его стихотворений в прозе «Как хороши, как свежи были розы…» было написано под влиянием его встреч с Марией Гавриловной Савиной.

49. Последнее лето в Спасском

Вернувшись в Париж после пушкинских торжеств, Тургенев развил бурную деятельность, чтобы почтить память своего любимого друга Флобера. Он без колебаний согласился стать вице-президентом Комитета по установлению памятника Гюставу Флоберу. С целью собрать необходимые средства Тургенев опубликовал в «Русских ведомостях» от 27 ноября 1880 года открытое письмо Боборыкину о подписке на памятник Флоберу.

Письмо это встретило очень холодный прием. Тургенев писал Полонскому 22 декабря 1880 года: «Ругательные статьи во всех газетах, град анонимных писем и пр. – осязательно доказали мне, что, обращаясь к российской публике за несколькими грошами в пользу памятника моему другу Флоберу – я сделал глупость». Газеты сочли его письмо абсурдным, читатели возмутились тем, что он требовал денег для упрочения славы иностранного писателя. Несколько недель спустя он писал тому же Полонскому: «Продолжаю получать ругательские анонимные письма. В последнем меня называют ренегатом, дураком и публичной женщиной. И все это по поводу Флобера!!»

Чуткий Иван Сергеевич на этот раз ничего не понял: русским людям совсем не жаль было «нескольких грошей» Флоберу. Их возмущал непатриотичный поступок Тургенева – классик русской литературы собирал деньги на памятник европейскому писателю, в то время как даже великому Гоголю до сей поры не был поставлен памятник на родине. Они забыли, что Иван Сергеевич был совсем не русским патриотом, а западником.

В то время как Тургенев писал возмущенные письма Полонскому, в Петербурге умирал Достоевский. 28 января 1881 года Достоевского не стало. Смерть великого соперника отозвалась в сердце Тургенева сложным чувством реванша и грусти. Тургенев не любил в Достоевском ни человека, ни писателя, а романы его наводили на него скуку. Его пророческие взгляды казались ему пагубными. Он не понимал, почему хаотичное, безумное, далекое от настоящего искусства творчество Достоевского затрагивало чувства русской публики, но вынужден был это признать. Оно было противоположно его собственному творчеству, исполненному лирики, тонких нюансов и ностальгии. Но против его желания мир Достоевского, философия Достоевского уже существовали, и с этим приходилось считаться. Скрепя сердце он согласился написать для «Вестника Европы» некролог на смерть собрата, которого ненавидел и равно на смерть умершего несколькими днями ранее писателя Писемского. Однако рука у него не поворачивалась написать несколько хвалебных слов в адрес своего умершего соперника, и он вскоре от этого неприятного поручения отказался.

1 марта 1881 года во Францию пришло трагическое известие об убийстве царя Александра II, который был разорван бомбой в то время, когда возвращался со смотра в Михайловском манеже. Убийство государя, освободившего крепостных и обещавшего конституцию России, было в глазах Тургенева равнозначно смертельному удару, нанесенному всем либералам. Террористы, убившие императора прямо на улице, были, по его мнению, страшными, безответственными чудовищами, действия которых не мог одобрить ни один разумный человек. Убив самого щедрого из царствовавших в России монархов, они вредили делу революции и заставляли власти усилить репрессии против поборников перемен. «Если и против нового царя вздумают делать попытки, – писал Тургенев Анненкову, – тогда уж точно – как говорится: завязамши глаза, да беги на край света – пока мужицкая петля не затянула твоей цивилизованной глотки» (6 марта 1881 года).

* * *

И все-таки в конце апреля 1881 года Тургенев опять едет в Россию. По пути в Спасское он, как обычно, на несколько дней задерживается в Петербурге и останавливается в меблированных комнатах на Малой Морской улице. Здесь с ним случился очередной тяжелый приступ подагры.

Лидия Филипповна Нелидова оставила воспоминания о встрече в гостинице и откровенном разговоре с Тургеневым, который хотелось бы здесь привести:

«Он лежал в постели, к нему ездили доктора… Из раскрытых дверей маленькой передней я увидела старинный диван и на нем лежащего большого человека с знакомой седой прекрасной головой, которая резко выделилась на темной обивке дивана, когда он навстречу нам приподнялся.

Тургенев был мрачен. Он, видимо, страдал… Нам удалось придумать для него новую позу на диване, с подушкой за спиной; для ноги придвинут был мягкий стул, и в новом положении боль понемногу стала утихать…

Вместе с девушкой возвратившийся Топоров передвинул по-другому мебель в комнате. Я не могу теперь вспомнить, по какой причине, но не было ламп, и мы зажгли свечи в канделябрах на камине и на столе… Иван Сергеевич в темной, мягкой куртке, с пледом на ногах, с огромной подушкой в чистой наволочке под рукой, радуясь затихшей боли, благосклонно смотрел на нашу возню и давал также и свои указания.

– Пыльные занавески, – повторил он, улыбаясь. – Пыль, мне кажется, так же свойственна занавескам, как роса траве. И как это вы могли заметить! А я вот неделю жил и не замечал. И мои в Париже, наверное, не заметили бы… Мои дамы… вы знаете, я ведь в Париже живу не один. Вокруг меня целая семья, с которой я прожил уже более тридцати лет, семья Виардо.

Подали самовар… За чаем я узнала, что семейство госпожи Виардо состояло из мужа, сына и трех дочерей. Старшую из дочерей, Луизу, я встречала раньше за границей, но к ней именно Иван Сергеевич относился холодно и почти о ней не упоминал. Зато о самой госпоже Виардо и двух ее других дочерях он говорил не иначе как с восторженной нежностью и преданностью.

– Слава – да… знаменитость – да, любимая деятельность… – задумчиво говорил Тургенев, поворачивая в руках старенькую черную табакерку с облезшим лаком. – У меня, разумеется, совершенно отдельное