В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

– О рюмке уж забудь в Испании.

– Это в хересовом-то государстве? Да ведь это все равно что быть в Риме и не побывать в соборе.

Но вот и миниатюрная желтенькая железнодорожная станция. Мрачный носильщик-баск в тиковой полосатой блузе и красном вязаном колпаке принял от супругов их багаж.

– Трез пьес, – сказала ему Глафира Семеновна и прибавила: – Чертова дюжина. Не будь твоего бюста, у нас было бы только двенадцать мест, – обратилась она к мужу. – И зачем тебе этот бюст понадобился!

– В воспоминание моей славы и известности.

На станции они встретили доктора Потрашова, старуху Закрепину и ее неизменного спутника Бобку.

– Вот мерочка для ошейника Бобки, – заговорила, поздоровавшись, Закрепина и подала Глафире Семеновне розовую ленточку. – Пожалуйста, купите ему. Поищите только что-нибудь пооригинальнее.

– Мы тоже снимаемся послезавтра с якоря и едем на Ривьеру, – сообщил доктор. – Мой патрон говорит, что быть на юге Франции и не побывать в Монте-Карло грешно.

Пассажиров, отправляющихся с поездом до испанской границы, было наперечет: кроме супругов Ивановых и англичанина, ехали только четыре монахини в белых пелеринах и белых шляпках с развевающимися по воздуху лопастями, откормленные, краснощекие, да крестьянская чета басков – оба пожилые: муж с тщательно выбритым подбородком и верхней губой, в синей, туго накрахмаленной блузе и жена в коротком черном коленкоровом платье, синем переднике и в повязке на голове, как повязывались когда-то наши купчихи. Крестьяне везли корзинку с квакающими утками и клетку с какой-то певчей птичкой.

Билеты супруги Ивановы купили до испанской границы, до Ируна.

– В Ируне будете с небольшим через час… – рассказывал им доктор. – Только несколько полустанок проехать. Последняя французская станция Анде… В Ируне пересадка в испанский поезд и таможня. Французские вагоны не могут войти на испанские рельсы. Испанский путь у´же французского.

– Стало быть, это совсем как у нас в России, – сказал Николай Иванович. – Наши вагоны тоже не годятся для иностранного пути.

– Да-да… В Испании вы найдете много похожего на наши русские порядки, – кивнул доктор.

– А в таможне сильно притесняют? – спрашивала Глафира Семеновна.

– Я переезжал испанскую границу почти без багажа, но, говорят, что испанская таможня самая снисходительная из всех таможен.

– Ах, дай-то Бог…

Но вот семафор дал знать, что поезд подходит. Вдали от Байонны показался дымок. Он увеличивался, и вот показался уже несущийся на всех парах локомотив. Минута, две, и поезд остановился на станции.

Монахини и чета басков с птицами полезли в третий класс, супруги Ивановы заняли места в первом классе и тотчас же открыли окно. Носильщик втащил в купе их багаж. Принимая ящичек с бюстом мужа, Глафира Семеновна опять выбранилась.

– Глиняный бюст везем, – сказала она доктору, подходя к окну. – И еще если бы бюст-то похожий был, а то так же похож на моего супруга, как на черта. И эту глину мы должны теперь таскать за собой пять-шесть тысяч верст по железным дорогам.

– Однако ведь и ты свой барельеф везешь. Он тоже из глины, – заметил супруг.

– Я и ты! И наконец, барельеф укладистый, а то бюст.

Кондукторы забегали и стали закрывать купе.

– Ну прощайте, – сказал доктор супругам. – Счастливого пути.

– Прощайте… – повторила старуха Закрепина, подняла свою собачонку, поднесла ее к окну и сказала: – Проститесь с Бобкой-то, поцелуйте его. Ведь из-за него у меня с вами перебранка-то произошла, когда мы подъезжали к Байонне. Помните? Встретились врагами, а расстаемся друзьями. Помните? – еще раз спросила она.

– Как не помнить, – отвечала Глафира Семеновна.

– Ведьмой ведь вы меня, милушка, тогда назвали, старой ведьмой.

– Бросьте, Софья Савельевна. Вспомните пословицу: кто старое помянет, тому глаз вон. Зато теперь мы друзья. Будете в Петербурге, милости просим к нам.

– И ко мне в Москве пожалуйте. Адрес мой у вас есть. Со всеми собаками моими вас перезнакомлю. Ну, прощайся, Бобка! Целуй их. Наклонитесь к нему, душечка, и он лизнет вас.

– Нет, уж я так его поглажу. Прощай, Бобка.

И Глафира Семеновна тронула собачонку за голову. Тронул и Николай Иванович, сказав:

– Прощай, шаршавый!

– Вот уж вовсе не шаршавый! Шерстка у него как пух… – обиделась старуха Закрепина.

Свисток. Поезд тронулся.

– Прощайте! Прощайте! – раздавалось с платформы.

Николай Иванович стоял у открытого окна и бормотал испанские слова:

– Хлеб – пан… женщина – эмбре… апельсин – наранха… человек-мужчина – омбре… Больше пятнадцати слов знаю.

L

Направо и налево редкий лесок: чахлые дубки, обвитые плющом, сосна, тоже чахлая, – вот картины, мимо которых пробегал поезд. Но вот он выскочил на берег моря. Красовался своей голубой далью Бискайский залив, кое-где виднелись белые пятнышки парусных судов. Раздался свисток. Подъезжали к станции.

– Это Сан-Жан… – проговорила Глафира Семеновна, сидевшая с книжкой путеводителя Ашета. – Здесь тоже купальное место и, говорят, удивительно дешевая жизнь. У старухи Закрепиной тут знакомое семейство виллу нанимает и какие-то пустяки за три месяца платит. Мы ездили сюда с ней. Тут хорошенькая церковь, хорошенькое кладбище.

– А отчего же я-то не был? – спросил Николай Иванович.

– Ты спал. Ты ведь многое проспал.

В Сан-Жан поезд встречали дамы с взрослыми дочками и подростками, нарядные, но одетые по-дачному, без шляп. Точь-в-точь как у нас в России, на железнодорожных платформах дачных местностей. Много было кормилиц и нянек с грудными ребятишками в колясочках. Кормилицы были одеты в пестрые костюмы французских крестьянок и обвешаны лентами разных цветов. Тут были и бретонки, и нормандки, и эльзасски.

Поезд стоял минуты три и помчался в Анде, последнюю французскую станцию перед испанской границей.

– Только уселись и через четверть часа в другие вагоны уж пересаживаться придется, – с неудовольствием сказала Глафира Семеновна, следившая по путеводителю.

– Да неужели? – удивился муж. – Стало быть, надо искать в словаре, как по-испански зовется носильщик.

И он развернул красненькую книжку французско-испанского словаря.

– Не трудись. И без словаря найдется носильщик и перетащит наши вещи, – заметила ему супруга.

Через минуту он произнес:

– Слова «носильщик» нет, но зато есть слова: отворите мне дверь. Запомни, Глаша: «Абра устет ля пуэрта». Извозчик – кочера, а слова «чемодан» нет. Купе – берлина. Вот это тоже нужное слово: «берлина», «берлина».

Морской берег скрылся из глаз. Поезд бежал мимо маленьких ферм с крестьянами в красных колпаках, работающими в огородах. Стояли голые яблони и груши. То там, то сям коровы и козы щипали траву; попадались маленькие стада овец.

– Анде… – сказал кондуктор, входя в купе, и отобрал билеты.

– Слава Богу, сейчас Испанию увидим, – сказал Николай Иванович. – Гитара, кастаньеты… испанские костюмы… испаночки в коротеньких юбочках… Какая самая лучшая еда