Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

С Николаем Дмитриевичем Успенским наш курс (выпуск 1975 г.) встретился на лекциях на третьем году обучения в академии. Уже тогда мы воспринимали маститого профессора как живое предание. Ходили легенды о его строгости, о том, как почтенные протоиереи дрожали у него на экзаменах и, как нашкодившие школяры, прятали шпаргалки в рукава рясы.

Конец 1960-х – начало 1970-х годов – это время нехватки духовенства на приходах, даже притом, что число действующих храмов было невелико. А если студент академии избирал иноческий путь, имел деловую хватку и «живость ума», то перед ним открывался путь в архиереи. Так что долго в преподавателях способные клирики не задерживались: год-другой на академической кафедре, после чего её сменяла кафедра епископская. По этому поводу Николай Дмитриевич, с долей горечи, шутил: «У нас церковную науку двигают троеженцы и заики». То есть те преподаватели, у которых имелись препятствия к принятию сана. (К троеженцам Николай Дмитриевич, в первую очередь, причислял самого себя: его первые две супруги скончались одна за другой, и он был женат третьим браком.)

В своё время владыка Никодим пытался склонить Николая Дмитриевича к принятию монашества. И тот, по благословению митрополита, одно время даже подвизался в Псково-Печерском монастыре на правах послушника. Но «профессорство» уже было «в крови» «раба Божия Николая», и, выстаивая длинные монастырские службы, он невольно анализировал их с позиций литургиста. Да и тогдашний уровень развития монашеской братии был невысокий. Так, одного послушника заподозрили в том, что он – тайный баптист: слишком хорошо знает Библию! И почему, рассуждая о божественном, не ссылается на святых отцов и старцев, на видения и откровения в «тонком сне»? Вернувшись из Печор, Николай Дмитриевич просил владыку оставить его «в миру»: «Это не моё».

Свою «светскость» Николай Дмитриевич проявлял в том, что студенты-миряне должны были посещать его лекции в костюмах и при галстуках, а не в подрясниках. Зная об этом «пунктике» старца, студенты-чтецы не отваживались приходить к нему на экзамен в подрясниках, а представали перед его строгими очами в пиджаках. Известно было и то, что на экзамене или зачёте многое зависит от настроения Николая Дмитриевича. Нашему курсу довелось убедиться в этом в полной мере.

Первое полугодие учебного года подходило к концу, близилась зимняя сессия. Многие предметы мы сдавали как обычно, в рабочем порядке, но предстоявшая встреча с Николаем Дмитриевичем приводила всех в трепет. Будучи иподиаконом у митрополита Никодима, я не всегда мог присутствовать на лекциях по литургике, а в записях сокурсников не всё было понятно. Да и времени на подготовку именно к этому зачёту не хватило: как раз накануне пришлось ехать в Москву к митрополиту, везти какие-то важные бумаги. Тем не менее урывками что-то удалось читать, но всё-таки это был не тот уровень подготовки. Как сейчас помню; самолёт идёт на посадку в Пулково, пассажиры пристёгивают ремни, а у меня перед глазами записи лекций. Впереди ночь – последняя возможность ухватить ещё что-то из начитанных лекций. По скромной самооценке – дочитался до балла «хорошо».

Утром, накануне зачёта, тревожная весть: «Ус» не в духе. А через полчаса слух подтвердился; посыпались первые «неуды». Пролистав конспект в последний раз, захожу в аудиторию, тяну билет, готовлюсь к ответу. А моих однокурсников «Ус» щелкает как семечки; одна двойка за другой. Настаёт мой черед. По-видимому, на фоне предыдущих ответов Николай Дмитриевич почувствовал «проблеск мысли», но оценил его «тройкой», – первой и единственной за этот день. На робкий вопрос о пересдаче последовал отказ: ведь балл «три» – это не «два» и пересдаче не подлежит. Нужно ли говорить о том, что через неделю, когда «критические дни» миновали, почти весь наш курс благополучно пересдал литургику на «четыре»?

Второе полугодие выдалось спокойным, и все лекции Николая Дмитриевича были записаны мною слово в слово. Были учтены все ссылки на публикации в различных журналах и в машинописных сборниках. В то время как мои однокурсники-«хорошисты» расслабились, моё внимание было предельно собрано. Нужно было войти в образ мыслей заслуженного профессора, понять нить рассуждений изнутри. Важно было знать, что думает Николай Дмитриевич по данному вопросу.

Похожая ситуация сложилась в застойные годы на одном из гуманитарных факультетов Ленинградского государственного университета. Одна профессорша-марксистка спрашивала у студентов на экзамене: «А что я думаю по данному вопросу?» И студент вполне серьёзно отвечал: «По данному вопросу Вы думаете то-то и то-то». Запредельный бред состоял в том, что истеричная дамочка поясняла: «Нет! Так я думала раньше, ещё полгода назад. Теперь я так уже не думаю».

К счастью, Николай Дмитриевич обладал устоявшимися взглядами на предмет своих исследований, и нам, студентам, было в этом смысле полегче.

И вот весенняя сессия. Владыка Никодим, сочувствуя нашим студенческим проблемам, старался не занимать иподиаконов на послушаниях во время сессии. Мне было ясно; литургика – это предмет, который требует постоянной зубрёжки, как иностранный язык. Язык не выучишь за три дня до экзамена – нужна постоянная практика. Так и записи по литургике не отложишь «на потом» – их надо постоянно обновлять в памяти.

Экзамен по литургике близился, и все силы были брошены на подготовку к нему. Как обычно поступают студенты после сдачи очередного экзамена? Правильно, в этот день они отдыхают, а на следующий начинают готовиться к очередному испытанию. Но с Николаем Дмитриевичем такие вещи не прошли бы. Сдав очередной экзамен и полчаса погуляв по лаврскому саду, я склонился над записями лекций по литургике.

Особенность этого предмета в том, что здесь нет какой-то исторической последовательности (даты, имена, события); здесь нельзя вывести какую-то логическую схему, удобную для запоминания.

В качестве курьёза: учитель русского языка в грузинской школе ведёт урок. «Русский язык, дети, очень трудный, в нём много исключений из правил. Умом это не понять, это можно только запомнить. Так, слова «вилька» и «тарелька» пишутся без мягкого знака, а «сол» и «фасол» – с мягким».

Перечитав записи в пятый-шестой раз, я почувствовал, что «сажусь в материал»: тема начинает входить в голову на уровне подсознания. Оставшееся время было посвящено изучению печатных работ Николая Дмитриевича. А потом снова и снова – штудирование записей. Те три дня, что отводились для подготовки, были использованы до предела. Для студентов-ленинградцев в академии в те годы имелась специальная комната, где они могли ночевать при необходимости. Эти дни и ночи прошли именно здесь, дабы не приходилось тратить время