При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

– Если встретите кого на лошадях, смотрите не раздавите! – крикнул кто-то.

Хакимзян-абзый, видно, голос этот одинокий не понравился, он покосился, вздохнул:

– Надо выдержать эту весну, пережить её. Ну, в путь. Сабира! – позвал он. – Прошу, не ходи. Без тебя люди есть: с сердцем не шутят.

– Весь аул поднялся, а я лежи-полёживай. Не было этого никогда и не будет.

Тропка узкая, идём гуськом. Передо мной, уже довольно далеко, Сабираттэй. Но вот она остановилась, дождалась меня, пожала мне руку. В другое время я, может быть, и не понял бы, о чём говорят её шершавые мозолистые пальцы, а сегодня я сразу почувствовал, что она хочет сказать. «Осенью мы с такими муками возили овёс в Челны, а теперь приходится возвращать его совсем с другой стороны!» Сабираттэй уже давно ушла вперёд, а я всё думаю: так-то оно так, но, если взвесить всё хорошенько, сохранился бы он в наших амбарах?…

Идёт снег. Его большие хлопья нежно покачиваются в воздухе, медленно опускаются на дорогу и тут же под нашими ногами смешиваются с талым.

Наконец мы выбрались на большак, по которому каждый день из Заинска в Сарманово и обратно идут гужевые обозы. По этой дороге из Сарсазских болот везут торф, а из наших лесов – дрова. Хорошо утрамбованная, гладкая дорога. Теперь каждый смог выбрать себе спутника по душе и говорить с ним: слово в дороге – пища для души, оно отвлекает, и ты не считаешь длинные километры и не думаешь о печальных вещах. Мы идём втроём, поэтому наши шаги большие, лёгкие, а сани весело звенят сталкиваясь – словно бодаются.

– Смотри! – Дамир взволнованно показывает на дорогу.

– Ты чего? Дорога как дорога, а это обыкновенный, лошадиный навоз.

– Смотри, сколько в нём зёрен! Они овёс едят, Ибрагим!

– Сытые кони! – вздыхает Адиля. – Да не мучайся ты, не думай об этом, что поделаешь?

– Эй, тракторист! – неожиданно ехидно говорит Дамир. – Как ты будешь без мыла смывать машинное масло? А с трактора ты не свалишься? Говорят, он вы-со-окий! Пешком-то ходить не умеешь, качаешься, как старое колесо, нет, не колесо, ты на курицу похож. Только курица так ходит.

– Скажи лучше «утка», – смеётся Адиля.

В её смехе я слышу сочувствие и на Дамира не сержусь. Мне жалко его, потому что, несмотря на то, что нас семьдесят пять человек, мы с Адилёй вдвоём, мы вместе, на общей дороге. И какой бы ни была длинной эта зимняя дорога, она лишь продолжение той, по которой вчера шли только мы с Адилёй.

– Ну, пусть как утка, – Дамир доволен, что Адиля тоже смеётся надо мной. – Разве у мужчин бывает такая походка?

Адиля же протягивает мне верёвку от своих санок.

– Ну-ка, Ибрагим, подержи, я только шаль поправлю.

Точно по спине его стеганули, как норовистый конь, кидается Дамир вперёд, обгоняя всех.

Мальчишкой когда-то, во время Сабантуя, я летел на Длинногривом. Сам маленький, он громадный. Дух захватывало, а в руках моих было только два конца от уздечки. «Скорее, скорее», – торопил я коня. Тогда мне казалось, долететь первым – это самое большое счастье.

А теперь… в моих руках верёвки от двух санок. Вдоль дороги воткнуты в снег пучки соломы – вешки. И чудится мне, что снова Сабантуй, а я снова несусь на Длинногривом! Жёлтые же пучки – это жёлтые платки девушек, тюбетейки мужчин… стоящих вдоль дороги.

Адиля достала из кармана телогрейки зеркальце с отколотым углом, запихнула прядь под белую шаль, вытерла с лица растаявший снег.

– Красивая ты, очень красивая! – не отдавая отчёта в том, что говорю, сказал я.

Она вспыхнула, быстро оглянулась по сторонам. Нас обходят люди, усмехаются, подмигивают.

– А мне нельзя быть некрасивой, – с вызовом, громко говорит она.

– Конечно, – подтверждаю я.

Звонко смеётся Адиля.

– Что-то уж очень быстро ты со всем соглашаешься. Такой уступчивый человек!

– Не быстро, Адиля, я много лет так думаю.

– Как? – ничуть не смущается Адиля.

– Что ты красивая, очень красивая, самая красивая из всех. – Чуть косящий её взгляд жжёт меня. – Ты, Адиля, певица, а певица должна быть самой красивой. Певица такое с человеком делает, такое…

– Наловчился ты… в Челнах.

Я проглотил язык. А она всё не идёт, стоит. Решился взглянуть. Да она смутилась! И варежки надевать не спешит. Взялась за верёвку саней голыми руками. Я тут же положил свою руку на её.

– Жарко! – Я смотрю вперёд. Теперь я могу и не смотреть на неё, теперь руки наши сами о чём-то переговариваются.

– Мне больно, у тебя очень сильные руки, – говорит тихо Адиля.

Впереди, сзади, сбоку люди – идут, оглядываются на нас, но мне всё равно. Я говорю громко:

– А что ты думаешь? Мы там железо крутили, не как-нибудь!

– В Челнах, наверное, красиво, да?

– Особенно разглядывать не пришлось. Куда пойдёшь по снегу? А летом там красиво. На берегу Камы – голубые леса, и там, в Тарловке, говорят, хороший санаторий. А сами Челны – в жёлтых песках. Очень красивый берег, на котором элеватор, высокий, крутой. Оттуда далеко-далеко видать…

– Я очень люблю горы, – прервала меня Адиля. – В Сарсазе часто на Лысую ходила, со старшей девочкой. Заберусь на самую вершину и смотрю. Знаешь, однажды я тебя увидела. Ты верхом ехал из Верхнего аула.

Снег повалил сильнее, и хлопья были похожи на осыпающиеся цветы черёмухи! Он быстро засыпал и дорогу, и одежду. Больше мы не разговаривали, – рука в руке, мысли в мыслях, – шли сзади всех.

– Эй, стойте, пусть молодые идут впереди.

– Пусть жир у них растопится немного!

– Ишь, хитрые, шагают по натоптанной дороге, воркуют себе.

Эти камешки в наш огород. Руки наши сами собой разомкнулись. Мы заспешили вперёд. С весёлым шумом последовали за нами другие парни и девушки.

– Дорогу рысакам!

– Идут скакуны Сабантуя! – кричат, смеются, свистят, щёлкают языками старшие.

Вот почему нас погнали вперёд – потеплело, и ноги вязнут. Не снег – каша. Да, первым идти несладко.

Мы с Адилёй оказались впереди, у всех на виду. Как бы наши прижатые друг к другу плечи не выдали нашей тайны! Мы сейчас так близки… Я не верю самому себе. Что же это ты сделала со мной, Адиля? Откуда на меня навалилось столько счастья? Мои ноги не касаются земли…

– Ибрагим!

Оборачиваюсь. Оказывается, мы далеко всех опередили. Тяжело дыша, нас догоняет Дамир. Я совсем позабыл о нём. А он пристраивается идти рядом.

Снег повалил ещё сильнее, теперь он мокрый, тяжёлый. И