«Любимые, ждите! Я вернусь…». Фронтовые письма 1941–1945 гг. - Нина Константиновна Петрова

Ну, все. Будь здорова…

25.03.1944 г. Дорогая Иринка!

Хотелось бы написать веселое, жизнерадостное письмо, но это будет не искренне и ты это поймешь.

Ждать веселого настроения – долго и ты будешь сердиться на меня за молчание, поэтому выходом из этого затруднительного положения будет рассказать тебе, верней, признаться в своих чувствах.

Лишь только вчера отправил тебе письмо. Писал в тяжелом состоянии, будучи изнурен после совершенного марша. И даже затрудняюсь в данную минуту точно припомнить содержание предыдущего письма. Но это не столь важно.

Не могу понять, но почему-то у меня за последнее время отвратительное настроение. И что более всего странно, так это, то, что нет особых причин побуждающих такое состояние. Передать его очень трудно.

Я, кажется, уже писал тебе в одном письме об этом, но тогда это состояние не выражалось в такой форме. Вот, например, сегодня. Я не мог найти себе место. Забравшись в свой «лимузин», закрыл люки и начал перечитывать твои письма, несмотря на то, что знаю их наизусть. Мной овладела такая тоска, что хотелось прямо-таки по-волчьи завыть.

И действительно, по-моему, если бы я выплакался, мне было бы гораздо легче.

Вместо «рева» я завыл на мотив «Маленькое счастье» и это еще более расстроило мои нервы. Какие только дурацкие мысли не приходили мне в голову. Я был близок к тому, чтобы вынуть свой пистолет и прострелить себе висок, но вовремя остановил себя. Что это ревность? Тоскуя по тебе? Точно определить не могу.

Но ты не выходишь у меня из головы. Образ твой представляется мне в разных видах.

Прошлую ночь ты мне приснилась. Одета ты была в гражданский светлый костюм и почему-то с коротко остриженными волосами. Я обрадовался тебе, но как я не стремился к тебе, все мои старания и усилия оставались тщетными, ты скрывалась от меня.

Видимо, я очень нервничал, так как меня разбудили. После этого я долго не мог прийти в себя. Временами я успокаиваюсь, но все же шутки мои и смех не естественны, ты по-прежнему не выходишь у меня из головы.

По-моему, всему этому должна предшествовать какая-нибудь причина, которая в скором грядущем должна быть разгадана. Это не есть психическое заболевание, эта не меланхолия, но что именно – определить не могу. Я великолепно понимаю, что писать тебе это вредно и излишне. Ты можешь истолковать это как хочешь. Твое дело.

Я не скрываю от тебя того, что ранее мне приходилось любить, но ничего подобного со мной до сих пор не происходило.

Как мне сейчас необходимы твои письма. Они нужны мне как кислород, потому что я задыхаюсь. Ведь здесь нет ни одного близкого человека, с кем мог бы я поделиться, перед кем мог бы излить свою желчь. Кроме того, я и не ищу друзей, так как здесь существуют начальники и подчиненные, поэтому я заключил себя в определенные рамки, облекая в формальную личину офицера-службиста, для которого существует приказ и бесприкословное выполнение его.

Иринка, родная! Как бы я желал вновь сейчас взять тебя на руки, прижать твою милую головку к своей груди и целовать тебя до потери сознания. Правда, нескромное желание, но при твоей близости, я забылся бы.

Меня терзает то, что мы с тобой не прощались, а разошлись как будто бы в надежде на скорую встречу, которая была почти немыслима.

Что ж, уж буду дошибать. Хотел воздержаться от этого признания, но решил и его сделать.

В очень скором времени, возможно ты еще не получишь этого письма, я сделаюсь участником великих исторических событий, о которых ты услышишь от Совинформбюро. Все может случиться. Если я останусь цел и невредим, то мы сможем осуществить заветную мою мечту, о которой ты осведомлена.

Если меня искалечит, то я не посмею быть преградой на твоем пути. Ну, а если погибну, то честно, как коммунист, как патриот. Я должен остаться в живых и за жизнь о которой я мечтаю, из-за которой не могу найти себя покоя, я буду драться с остервенением.

Образ твой будет со мной, твоя фотокарточка будет у моего сердца, она будет согревать его и воодушевлять на подвиги. В этот раз я буду воевать по-новому, и теперь жизнь моя будет зависеть не только от меня, но и от моего экипажа. Я верю в своих подчиненных.

Ну, довольно. Пора и честь знать. Знаю, родная, что это «послание» будет для тебя не отрадным, но лучше знать истину, чем находиться в неведении. Этого я и от тебя требую.

На этом ограничусь. Будь здорова. Целую крепко, крепко. Твой Нудный.

Это письмо именно такого содержания.

P.S. Привет девушкам.

29.03.1944 г. Дорогая Иринка!

Как можно специализировать такой факт? Прибыло пополнение, в числе которого находится Сергей, друг по училищу в Казани. Ты воображаешь, как я был этому рад? В честь такого торжества мы достали немного «эликсира бодрости» и настолько насколько позволяла обстановка, отметили данное торжество. Теперь я уже не один.

Под действием винных паров развязался язык и мы начали «причащаться» друг перед другом, радуясь приятному и негодуя неприятному. Сейчас, как никогда ранее, мы нашли общий язык. Надеюсь, ты понимаешь почему? Всего, конечно, не рассказать (и не полагается, ведь необходимо скрыть кое-какие события), поэтому отправил его спать.

…Он «осиротил» казанскую «Дульцинею». Я выражаю полную надежду на то, что это ненадолго, в скором времени Сергей уйдет, «в область предания», о нем останутся лишь приятное воспоминание, вынудившее несчастную «жертву» сделать себе аборт… Любовь ослепляет (правда не всех) и в скором времени эта «близорукость» сменится «дальнозоркостью». Но об этом довольно.

Время моего «формирования» кончилось. Сегодня мы должны выступить поближе к «лобному месту». Минуты, можно будет сказать в скором времени, отделяют меня от «жизни и смерти»… Но я голосую за жизнь. Во всяком случае это будет не сегодня, поэтому я не тревожусь.

Иринка, родная! Хотелось бы о многом написать, но обстановка не позволяет, поэтому я ограничусь. Не вздумай, что это «прощальное» письмо, таковых я не писал. Правда, не вполне уверен, что на этот раз не напишу, это будет зависеть от настроения. Ну, пока все. Через пару часов выступаем.

Будь здорова. Целую крепко.

Тот же «Вредный».

07.06.1944 г. [Родителям девушки. – Н.П.]

Дорогие Петр Георгиевич и Антонина Николаевна!

Письма Ваши получил. Как кстати они пришли и как отрадны они для меня. Вы со своей стороны совершенно справедливо упрекаете меня за мое молчание, но виноват не я, а обстановка виновата в этом.

О происходящих