Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

– А не полагает ли Ваше Величество, что введение в таком необъятном государстве григорианского календаря было бы достойнейшим новшеством? Ведь Вашему Величеству известно, что он принят всеми странами. Даже Англия в течение последних четырнадцати лет одиннадцать раз упраздняла последние февральские дни, что принесло ее правительству несколько миллионов. Европейские державы с изумлением видят господство старого стиля под эгидой государыни, стоящей во главе церкви, и при наличии Академии наук. Полагают, что Петр Великий, установивший первое января началом года, отменил бы и старый стиль, если бы не почитал себя обязанным следовать примеру Англии…

– Но Петр, – прервала меня императрица, – не был ученым.

– Зато он обладал значительно бóльшим – великим разумом и выдающимся гением. Какое умение вести дела! Какая решительность! Какая смелость! Он преуспел во всех своих начинаниях благодаря уму, позволявшему избегать ошибок, и силе характера, способного бороться со злоупотреблениями.

Я еще не кончил своего панегирика, но Екатерина уже оборотилась ко мне спиной. Подозреваю, что она испытывала тайное неудовольствие от моих похвал ее предшественнику. Обеспокоенный подобным концом аудиенции, я отправился к графу Панину, который уверил меня, что я весьма понравился Ее Величеству и она каждодневно осведомляется обо мне. Он советовал использовать все оказии, чтобы чаще попадаться на глаза императрице. «Несомненно, – добавил он, – Ее Величество вызовет вас, и будет достаточно заявить о желании поступить на службу, чтобы получить место». Не очень хорошо представляя, какое занятие возможно найти в малопривлекательной для меня стране, я был польщен благоприятным мнением, составленным императрицей о моей особе, не говоря уже о драгоценной возможности бывать при дворе. Я широко пользовался сей привилегией и каждое утро неизменно прогуливался по саду Ее Величества. В один прекрасный день мы повстречались там лицом к лицу. Я сейчас расскажу об этой новой беседе, но сначала прошу позволения упомянуть о недолгом путешествии, совершенном мною в окрестностях Петербурга.

Оно было предпринято в связи с большими маневрами пехоты, на которых присутствовал весь двор. Старшие офицеры и придворные дамы заранее наняли квартиры, поэтому было весьма трудно отыскать себе помещение. Самая бедная деревня Западной Европы кажется чудом роскоши в сравнении с русскими селениями. Они являют собой трущобы вперемежку со стойлами для скота, и нечистота там есть наименьшее из неудобств. Посему я решился устроить себе жилище в своей же карете, из коей можно было, не выходя, наблюдать сие любопытное зрелище в любом удобном месте. Празднество продолжалось три дня. Изображалось некое подобие войны, сожгли фейерверки и взорвали форт, что стоило жизни нескольким солдатам – обстоятельство, мало кого обеспокоившее. Я взял с собой Заиру и мог еще раз убедиться, что карета наилучшим образом приспособлена для жизни с любовницей. В своем дорожном дормезе[232] я даже принимал визиты, и все расточали мне комплименты по поводу экипажа и его содержимого. Князь Дубской предложил купить у меня и то и другое. Честолюбие помешало мне уступить карету, а искренняя привязанность моя к Заире оказалась столь велика, чтобы лишить себя обладания ею.

Возвращаюсь теперь к истории моих разговоров с императрицей. Манера ее обращения весьма польстила мне.

– Ваши пожелания, относящиеся к чести России, уже исполнены. С сегодняшнего дня все отправляемые за границу депеши, равно как и публикуемые акты, кои имеют историческое значение, будут помечаться двумя числами одновременно.

– Я уже имел честь заметить Вашему Величеству, что старый стиль отстает от нового на целых одиннадцать дней, и к концу века разница увеличится еще на один. Как быть с ним?

– У меня все предусмотрено. Погрешность составляет одиннадцать дней, что в точности соответствует числу, на которое ежегодно увеличивается эпакта[233]. Ваше равноденствие считается второго марта, а у нас десятого, но здесь не помогут даже астрономы, ибо дата равноденствия отличается на день, два и даже три.

Я был поражен и подумал: «Это же целый астрономический трактат», но все-таки решился возразить:

– Нельзя не восхищаться ученостью Вашего Величества, однако как быть с праздником Нового года?

– Я ожидала сего вопроса. Вы хотите сказать, что его не празднуют во время солнцестояния, как следовало бы. На мой взгляд, подобное возражение несостоятельно. Справедливость и политика вынуждают меня сохранить это небольшое несоответствие. Иначе меня сочтут за еретичку, которая отменяет установления Никейского собора[234].

Не желая, естественно, оспаривать Никейский собор, я ничего не ответил. По мере того как императрица углублялась в рассуждения, мое восхищение первоначально увеличивалось, но через некоторое время я заметил, что она словно декламирует зазубренный урок, и восторгаться стоит лишь ее памятью. Впрочем, она излагала свои мнения, полученные от многих суфлеров, с образцовой скромностью. Капризная от природы, Екатерина положила себе за правило всегда оставаться ровной в обращении. В то время, когда я видел императрицу, она была еще молода, высокого роста, но ее полнота уже приближалась к тучности. В остальном царица выделялась белизной кожи, благородным лицом и простыми манерами. Ее мог счесть красивой лишь тот, для кого несущественны правильность и гармония черт. Я был до крайности тронут добротой Екатерины, которая порождала у всех окружавших ее столь необходимое монархам доверие, коего не смог, вследствие своей суровости, завоевать ее сосед, прусский король. Исследуя жизнь сего государя, восхищаешься его великим мужеством, проявленным во время войн, но без помощи фортуны, немало ему способствовавшей, он никак не смог бы удержаться на троне. Фридрих слишком доверялся случаю. Он являл собой воплощение игрока, столь же азартного, сколь и умелого. Посмотрите теперь на историю Екатерины, и вы увидите, как мало она полагалась на громкие победы, а занималась воплощением преобразований, кои Европа до тех пор почитала неосуществимыми.

Императрица без устали говорила мне про календарь, но это ничем не помогало моим собственным делам. Я решил явиться к ней еще раз, предполагая навести беседу на иные предметы. И вот я в Царском Селе. Заметив меня, она сделала знак приблизиться и сказала:

– Кстати, я забыла спросить: остались ли у вас какие-нибудь возражения против моей реформы?

– Я могу лишь ответить Вашему Величеству, что сам основоположник признавал у себя небольшую ошибку, но ее малость позволяет не вносить никаких поправок в течение восьми или девяти тысяч лет.

– Мои вычисления согласуются с вашими, и папа Григорий Седьмой[235] напрасно упомянул об ошибке – законодатель не должен показывать свои слабости. Смешно подумать: если бы он не упразднил високосный год в конце каждого столетия, через пятьдесят тысяч лет человечество имело бы