Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

Тут один из сотрудников издательства со странной интонацией проговорил:

— Да… Налицо конфликт между трудом и капиталом.

И вышел из комнаты.

Я углубился в чтение и начал дальше комментировать текст, не отрывая глаз от страниц. Внезапно я понял, что говорю в пустоту. И правда, в комнате никого не было.

Я вышел в предбанник к секретарше.

— Где все? — сурово спросил я.

— Вы знаете, — ответила она несколько испугано. — Все уехали. Да. Все-все.

И это меня сразу насторожило.

16 августа 2003

История про памятку

Памятка.

Написать людям про Сообщество. org

Написать людям про толпистов и откуда ноги у этого растут.

Написать людям про Польшу

Написать людям про дневники как таковые.

Написать людям про Живой журнал и от чего он помрёт

16 августа 2003

История про Марфино

Настало воскресенье. Небо посерело, природа заугрюмилась и вообще глядела букой. Самое время направиться в путешествие по паркам и садам.

Надо сказать, что в детстве была у меня любимая книжка чрезвычайно известного писателя, в которой мальчик, рождённый из лунного света со своей подружкой ехал на станцию Катуары. Станции такой не было, между тем, путешествовать с барышнями очень хотелось. И я насильственно сопрягал этот географический пункт с Савёловской дорогой.

Катуаров, кстати, было в России великое множество. Был Катуар Георгий Львович, композитор, тот, что написал ораторию «Русалка».

А ещё в 1895 году действительный член Общества Александр Андреевич Катуар де Бионкур, уезжая из России, пожелал «оставить в Обществе память о деятельности в Обществе покойного отца своего Андрея Ивановича Катуар, для чего обратился в Правление Общества с просьбой принять капитал в 2000 рублей серебром с целью выдачи из процентов с капитала пенсий престарелым служащим Общества: две пенсии имени А.И.Катуар и одну пенсию имени А.А. Катуар де — Бионкур».

Катуаром звали так же мифическую облицовочную плитку, что была пределом советских бытовых мечтаний.

Ещё вблизи Катуара в давние времена бродил какой-то знаменитый маньяк, которым пугали меня в детстве — он не то ел детей, не то прикапывал их в норках про запас. Запасы были разрыты милиционерами, а маньяк выведен в расход.

Ну вот, среди угрюмого дождя туда я и приехал, но, испугавшись детских призраков, продолжил движение к Голицыным, Салтыковым и Паниным. Последние и были хозяевами имения, что засыпал мелкий простатитный дождь на моих глазах. Речка, искусственный остров, красные здания на том берегу — пустынь и бессмысленность, запустение и призраки, коих хочется видеть, а между тем — их нет. Всё текло лениво, как эта фраза. Панины, надо сказать, были людьми приближёнными — один гонялся за Пугачёвым, другой воспитывал Павла I, а его племянник исправно душил продукт воспитания шарфом. Графиня попала даже в какой-то знаменитый советский фильм со стёртым названием — её судили большевики, но рабочие отстояли благотворительницу, и она благополучно свалила к потомкам упомянутых выше французов, что спалили имение во время Барклая, зимы, и совместного торжества русского Бога и дубины народной войны. Стиль «тюдор», странный и незаконный, отсылал к англичанам и гатчинской резиденции удушенного шарфом.

Псевдоготический мост перекрывал речку Учу. По верху моста были проложены инженерно-технические заграждения — тускло блестела под лучами хмурого солнца спираль Бруно, чернела обычная колючая проволока, прятались где-то сигнальные мины. Дело в том, что в старинном замке жили раненные и увечные генералы. Две генеральские жены, балансируя на десятиметровой высоте, умело преодолевали полосу препятствий.

Я со своими спутниками пролез сквозь дыру в заборе. Этих дыр во всех заборах, что встречались на моей жизни всегда было множество.

Нет ни одного забора, в моём Отечестве, к которому была бы приложена нужная дырка.

А местность вокруг была художественно-промысловая — рядом лепили что-то из папье-маше, раскрашивая лаком, чуть подальше — штамповали подносы для развески по стенам. К тому же, водянистые места рыболовы описывали, будто запредельный небесный град: «Здесь водятся: лещ, плотва, язь, густера, красноперка, карась, линь. На расширениях самой реки часто можно застать «бой» жереха, подходит судак, много щуки. Рыбы действительно в изобилии, но она здесь имеет репутацию натуры капризной и непредсказуемой. Та же щука при её приличном количестве не всегда так просто дается в руки спиннингиста. Бытует мнение, что её здесь гораздо удачливее ловить с помощью живца. Но истинные спиннингисты с этим тезисом не соглашаются. Место можно считать почти классическим для ловли щуки и окуня легкой снастью. Кувшинки, тростник, осока и чистики между ними выглядят многообещающе. Всегда видно на утренней или вечерней зорьке, что хищника много и он лихо гоняет мелкую плотву и уклейку».

Один молодой, но неоднократно премированный писатель рассказывал, правда, что был очень впечатлён местной циклопической свалкой автомобильных шин и заброшенной железнодорожной веткой.

Бессмысленность этого путешествия была сродни бессмысленности путешествия литературных героев моей юности сначала в поисках развалин замка Катуара, затем по следу оборотня Верлиоки, и дальше — на край шахматного поля.

18 августа 2003

История про квесты (она же про дохлых рыб и паштеты) — по просьбе трудящихся

Мы собрались за столом как державы-победительницы, как герои анекдотов. Как три товарища и три поросёнка и начали говорить о былом.

Один из нас предпочитал играть в компьютерные игры, что предназначены для ломки клавиатуры, «Doom» пел в его телефоне, а по улицам он двигался как Дюк Ньюкем. Другой предпочитал медленный онанизм стратегических игр, он часами мог смотреть на шкалы в углу экрана и улыбаться своим достижениям — два пункта вверх на зелёной и полная стабильность на красной.

Я же любил ночное очарование квестов, запутанные интерьеры чужих комнат, затхлые лестницы старинных особняков и лесистые местности, обильные магическими предметами. Квесты были играми, что обросли правилами и ритуалами — от медлительного коньяка и шерлокхолмсовского пыхтения трубкой до неписанного этикета.

Например, квестоману было запрещено подглядывать в солюшены. Ему запрещено было шелестеть глянцевыми страницами те журналов, что издаются для игровых наркоманов или смотреть их электронные версии.

Зато он может в любое время дня и ночи совершить звонок другу, спросить его о чём-то, путаясь в междометиях, обрисовать ситуацию, и путаясь в числительных описать свои шаги.

Это нормально. Это правильно. Это суть жизни инвестигатора и квестомана. Я часто рассказывал об этом и ещё полдюжины иных правил игры, но однажды, впрочем, это привело