Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Эдгар Пайпс

так, то путешествие предпринято напрасно: «Я скорее позволю отрубить себе руку, чем сделаю это»{1382}. То, что Николай всерьез поверил, будто большевики нуждаются в его подписи под Брестским договором, показывает, насколько оторван он был от реальности, насколько плохо понимал смысл событий, происходивших в России после его отречения. Александра Федоровна тоже считала, что такова миссия Яковлева, но была гораздо меньше уверена в твердости своего супруга; она так и не простила ему, что он согласился на отречение, и полагала, что, будь она в тот роковой день в Пскове, ей бы удалось удержать его от этого шага. Она подозревала, что в Москве на Николая окажут сильное давление, возможно, станут шантажировать его благополучием семьи, и, если ее не будет рядом, он уступит и подпишет позорный договор. Кобылинский слышал, как она говорила близкому другу, князю Илье Татищеву: «Я боюсь, как бы он один не наделал там глупостей…»{1383} Она не находила себе места, разрываясь между любовью к больному ребенку и тем, что ощущала как свой долг перед Россией. И эта женщина, которую в течение многих лет обвиняли в том, что она предает свою вторую родину, в конце концов выбрала Россию.

Вот как описывает эту ситуацию швейцарец П.Жильяр, воспитатель цесаревича, встретившийся с ней в 4 часа пополудни:

«Царица… подтвердила то, что я уже слышал, что Яковлев был послан из Москвы, чтобы забрать отсюда царя и что сегодня ночью они уезжают.

— Комиссар говорит [сказала она], что царю не причинят никакого вреда, и что если кто-нибудь хочет ехать вместе с ним, то возражений не будет. Я не могу допустить, чтобы царь ехал один. Они хотят отделить его от семьи, как они это уже делали раньше…

Они хотят получить его подпись, заставив волноваться о семье… Царь нужен им; они чувствуют, что он один представляет Россию <…> Вместе нам будет легче им сопротивляться, и я должна быть рядом с ним во время испытаний… Но мальчик так болен… Что, если будут осложнения… О, Господи, какая страшная пытка!.. Впервые в жизни я не знаю, что мне делать; я всегда чувствовала, как мне надо поступить, когда приходилось принимать решения, а теперь я не могу думать… Но Господь не допустит, чтобы царь уехал; этого не может, не должно быть. Я уверена: сегодня ночью начнется оттепель…

Здесь вмешалась Татьяна Николаевна:

— Но, мама, если папа должен ехать, то, что бы мы ни говорили, надо что-то решить…

Я поддержал Татьяну Николаевну, заметив, что Алексею Николаевичу уже лучше и что мы будем о нем заботиться…

Ее Величество страшно мучалась, не в состоянии принять решение; она ходила взад и вперед по комнате, не переставая говорить и обращаясь скорее к себе самой, нежели к нам. Наконец она подошла ко мне и сказала:

— Да, так будет лучше; я поеду с царем; я доверяю вам Алексея…

Минуту спустя вошел царь. Царица подошла к нему со словами: «Все решено; я тоже еду, и еще поедет Мария».

Царь ответил: «Хорошо, если вы так хотите» <…>

Остаток, дня семья провела у постели Алексея Николаевича.

Вечером, в половине одиннадцатого, мы все поднялись наверх, чтобы выпить чаю. Царица сидела на диване, по бокам от нее — две дочери. Лица их распухли от слез. Все старались, как могли, скрыть печаль и сохранять внешнее спокойствие. Мы чувствовали, что если кто-то не удержится, за ним последуют все. Царь и царица были спокойны и собранны. Было видно, что они приготовились пожертвовать чем угодно, даже собственными жизнями, если Господь в своей непостижимой мудрости потребует такой жертвы для блага страны. Никогда еще они не были так добры и заботливы.

Эта их замечательная просветленность, эта удивительная вера оказались заразительны.

В половине двенадцатого в большом зале собрали всех слуг. Их величества и Мария Николаевна стали с ними прощаться. Царь обнял каждого мужчину, царица — каждую женщину.

Почти все были в слезах. Их Величества удалились; мы все спустились в мою комнату.

В половине четвертого во двор въехали повозки. Это были ужасные тарантасы. Только один был крытый. Мы разыскали на заднем дворе немного соломы и бросили ее на пол в повозки. В одну из них мы положили матрац для царицы.

В четыре часа мы поднялись наверх, чтобы проститься с Их Величествами, и повстречали их, выходивших из комнаты Алексея Николаевича. Царь, царица и Мария Николаевна попрощались с нами. Царица и Великая Княжна плакали. Царь выглядел спокойным и нашел для каждого из нас какое-то ободряющее слово; он обнял нас. Царица, прощаясь, просила меня остаться наверху с Алексеем Николаевичем. Войдя в его комнату, я нашел его в постели, рыдающим.

Через несколько минут мы услышали звук отъезжающих экипажей. Великие княжны, направляясь в свои комнаты, прошли мимо дверей брата, и я слышал, как они всхлипывали…»{1384}

Яковлев спешил. В любой момент могла начаться оттепель и сделать дороги непригодными для езды. Не забывал он и о возможных засадах. Он получил приказ охранять жизнь царя и доставить его в Москву целым и невредимым. Но все, с чем он сталкивался во время этой поездки, убеждало в том, что у екатеринбургских большевиков были иные планы. Именно в это время конференция большевиков Уральской области проголосовала за то, чтобы немедленно казнить Николая во избежание его побега и реставрации монархии{1385}. У Яковлева была информация, что Заславский, один из большевистских комиссаров в Тобольске, бежал в Екатеринбург в день, когда сам он туда прибыл. Ходили слухи, что он устроил засаду в Иевлево, где ведущая к тюменскому железнодорожному узлу дорога пересекала Тобол, с намерением захватить, а если понадобится, то и убить Николая{1386}.

Из Тобольска выехали точно в намеченное время. Ехали в тарантасах (или, как их называют в Сибири, кошевах) — длинных повозках на жестком ходу, запряженных двумя или тремя лошадьми. Процессию сопровождали тридцать пять охранников. В голове колонны ехали два всадника с ружьями, за ними — повозка с двумя пулеметами и двумя стрелками. Далее следовал тарантас, в котором сидели Николай и Яковлев, настоявший, что поедет рядом с бывшим царем, и позади них еще два стрелка. Потом шел тарантас с Александрой Федоровной и Марией, еще стрелки, еще повозки и пулеметы. Царя сопровождали также домашний врач Евгений Боткин, обер-гофмаршал князь Александр Долгорукий и трое слуг. Яковлев