Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос

Александр Иосифович ну просто просиял. (Они хорошо, лично знали друг друга, работали вместе все в том же Томске, куда и я по той же причине попал.)

— Лучших рекомендаций для меня невозможно и придумать…

Однако не вышло.

На этом месте потом долго еще работал Володя Попов, а может, работает и до сих пор.

Все эти примеры, как мне представляется, должны свидетельствовать о близости нашего со Смирновым контакта в определенное время.

Отношения с ним у меня были не такие эмоциональные, как с Еленой Дмитриевной, но более деловые.

Разошлись, разобидевшись друг на друга, Зиновьев Александр Александрович и Владимир Александрович Смирнов. Если говорить о самой логике, науке, то произошел раскол! Двумя перстами креститься, тремя.

Одна (патриотическая) партия призвала прекратить ориентироваться на высшие образцы логической науки, достигнутые на тлетворном Западе, а в противовес начать создавать свою родную отечественную логику. Было уже при Петре. Что у нас самих-то есть? Рыба? Гони на рынок рыбу. Пенька? Ничего, что пенька, зато своя, гони на Запад пеньку.

Другая (космополитическая) партия во главу поставила мировые стандарты, учиться, учиться, понять, освоить, делать тоже, рядом, вместе, не хуже, чем они. Будем учиться, дружить и расти. В общую картину мировой логики будем вносить маленькие, но собственные мазки.

Тут, на этом пути связей и контактов, произошел главный прогресс: в сфере логики был сорван «железный занавес»: советские логики гуртом вышли в мир и там завязали многочисленные дружественные личные и научные, по интересам, знакомства с самыми известными в мире коллегами. Теперь у каждого, даже заурядного логика Страны Советов появились опубликованные работы, названия которых набраны иностранными буквами.

И тут же вторая сторона этих же связей. Не менее важная. Достойная упоминания. Логики-философы и логики-математики мало контактировали. Практически никак. Виктор Константинович Финн закончил философский, пошел на мехмат, получать не просто второе образование, а совершенствовать это же. И поскольку он лично знал Смирновых, Войшвилло, Зиновьева, то определенный линейный контакт через него был. Гастев, тоже математик, читал нам курс.

А Владимир Александрович Смирнов, чтобы повысить уровень философской логики, проделал огромную работу по связям с профессиональным забугорьем, но он же сделал очень много, чтобы связаться, наладить контакты с математиками. Он задружился с Драгали-ным, Колей Непейвода, с Сыркиным. Познакомился с самим Марковым, с Шаниным. Мы, философы, стали посещать математические конференции.

Математики стали отпускать своих доцентов у нас спецкурсы читать, стали сами ходить наши доклады слушать. Вершиной я бы назвал момент, когда математики пригласили В. А. Смирнова основным оппонентом на защиту их математической докторской диссертации. Владимир Александрович, чувствуя ответственность за весь подвластный ему философский народ, готовился тщательно, ночей не спал. Все прошло хорошо, и он очень собой гордился.

У Елены Дмитриевны Смирновой едва ли не самая высокая похвала была: не без способностей. Интуиционистский комплимент с двойным отрицанием. А у В. А. был другой комплимент, ко мне отношения не имеющий: деликатный. Или наоборот — антикомплимент: неделикатный.

Кто в разрушительной ссоре с Зиновьевым был деликатен? Кто не деликатен?

Открывшийся у Смирнова рак развивался стремительно, на все, от начала, от первого смертельного диагноза, до конца, по-моему, ушло всего полгода. Может, мне просто поздно сообщили.

Мой младший коллега, хотя вовсе и не близкий друг, позвонил мне:

— Валера, ты там, в Америке, не мог бы помочь Владимиру Александровичу?

(Ну как же, как же, я ведь всемирно известный врач-онколог!)

— Ну ты же помог мальчику, сыну своего друга из Томска, его же лечили от лейкемии в Америке. Может, и Владимиру Александровичу…

(Не я, куда, в сто раз продуктивней этому мальчику помогала Люся.)

И я орал в ответ:

— Он умер уже, этот мальчик. Понимаешь, Сема, он умер, умер, этот мальчик.

Что я мог сделать? Чем помочь?

ЗИНОВЬЕВ

Виктор Константинович Финн

Нам всем, первокурсникам, общий курс логики читал Войшвилло. И сразу после этого я пошел специализироваться на логику. К этому времени я еще не свободно понимал, каков предмет этой науки, не знал, не слышал о девяти десятых ее проблем, теорий и результатов. Знал несколько слов, понятий, терминов, умел решать элементарные задачки.

Валера Локтионов, пятикурсник-выпускник, друг моей сестры Светланы, пригласил меня ходить с ним на курс, который впервые читал выпускник ММФ (механико-математического факультета МГУ. Нет, сперва философского, а потом уже для завершения образования и ММФ), математик Виктор Константинович Финн. Ныне: доктор, причем не этих прохиндейских, а настоящих технических наук, профессор кафедры логико-математических основ гуманитарного знания, завотделением интеллектуальных систем Института лингвистики РГГУ, действительный член Российской академии естественных наук, член ученого и диссертационного по защите докторских диссертаций советов ВИНИТИ, член редколлегии журнала «Научно-техническая информация», член Российской ассоциации искусственного интеллекта, Международной ассоциации оснований науки. Уф-ф!

Вообще-то, хочется еще многое написать о Викторе Константиновиче. Хотя бы о том, как он предложил мне свою (?) классификацию отечественных логиков. Как раз с Запада прорвались всякие классификации людей вообще, ученых, философов. Обычно состояли как бы из четырех ступеней. Первая, высшая: гении, корифеи, классики, но встречал я и — боги. Вторая: полубоги, полугении, таланты, большие таланты, всезнайки, профессионалы. Третья: мастера, умельцы, опять профессионалы, смышленые парни. И последняя, четвертая: исполнители, все остальные, коллеги.

У Финна в классификации были гении, большие таланты, профессионалы и все прочие — шелупонь. Более всего меня поразило, что самого Андрея Андреевича Маркова Финн в гении не произвел. А гениев В. К. назвал всего три: Александр Сергеевич Есенин-Вольпин[26] , А. В. Кузнецов[27] и Коля Непейвода (теперь уж Николай Николаевич. Мы не дружили, но знались).

Иные имена я остерегусь называть из соображений ранее упомянутой деликатности. Пускай со мной умрет, нет, не моя — Финнова, святая тайна, его, Виктора Константиновича, вересковый мед. С удовольствием сообщу, что хотя лично обо мне не говорилось, но, судя по куда более известным именам, — место мое — логическая шелупонь. Уррра!

Неумеренно и умело хвастливый Александр Жолковский в своих исключительно информативных, талантливых и ехидных «Виньетках» упоминает несколько наших общих знакомых (деталь: и он, и В. К., и Смирновы старше меня на семь — десять лет, на одно всего лишь поколение. Однако из-за того, что я сидел и в отличие от них попал в МГУ на семь лет позже, между нами как бы два научных поколения и они знались и были дружны с моими научными дедушками). Обычно он глубоко и с вывертом вставляет этим моим не слишком близким знакомым в болезненные места свои шпильки.