Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

Несмотря на этот переворот, при Ежове НКВД состоял из людей примерно того же поколения, что и при Ягоде, — они служили в ЧК еще при Дзержинском, по большей части происходили из служащих, а не из рабочих или крестьян, и среди них было много евреев и вообще нерусских[2609]. При этом ежовский НКВД был точно так же поражен взаимным недоверием. Ежов, сообщив Фриновскому, что хочет назначить его первым заместителем наркома, попросил его перечислить накопленные им прегрешения. «Грехов у тебя столько, хоть сейчас тебя сажай, — сказал ему Ежов, — ну, ничего, будешь работать, будешь на сто процентов моим человеком»[2610]. Впоследствии Фриновский говорил на допросе, что Ежов требовал от него «следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами, или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках»[2611].

Сталин верил своему молодому протеже больше, чем Ягоде, но Ежову все равно приходилось согласовывать кадровые назначения в НКВД с деспотом. Ежов обладал почти невообразимой властью и приводил в ужас огромную страну, но он никогда не чувствовал себя спокойно. «Придя в органы НКВД, я первоначально был один, — впоследствии утверждал он. — Помощника у меня не было». Это была ложь: Ежов привел с собой верных людей из партаппарата, включая Михаила Литвина, получившего ключевую должность начальника отдела кадров НКВД, и Исаака Шапиро, поставленного во главе секретариата НКВД. Тем не менее Сталин нередко вынуждал Ежова уничтожать его собственных подручных. А цепные реакции арестов, настигавшие многих из тех, кого Ежов только что повысил в должности, только усугубляли паранойю. «Я давал задание тому или иному начальнику отдела произвести допрос арестованного, — говорил Ежов, — и в то же время сам думал: ты сегодня допрашиваешь его, а завтра я арестую тебя. Кругом меня были враги народа, мои враги»[2612].

Закат Запада

Сталин тратил немало времени на обхаживание симпатизировавших СССР западных интеллектуалов. Но как только что сообщил тайной полиции Борис Пастернак, Андре Жид в своей книге «Возвращение из СССР» (декабрь 1936 года) не обошелся без критических выводов, в том числе отмечая, что один вполне грамотный рабочий спрашивал его, «есть ли у нас тоже школы во Франции»[2613]. Кроме того, Жид написал не предназначенный для печати «Отчет для моих друзей о поездке в СССР», и на предназначенном для Сталина экземпляре его русского перевода, размноженного на мимеографе, Жданов написал: «Защитник педерастов!»[2614]. Политбюро хотело, чтобы Кольцов издал опровержение книги Жида, но он был занят в Испании, и аппаратчики дали такое поручение Фейхтвангеру, который ответил Жиду работой «Москва 1937»[2615]. В эту книгу, поспешно изданную на русском языке тиражом 200 тысяч экземпляров, Фейхтвангер включил выдержки из своей беседы со Сталиным, состоявшейся в начале 1937 года. «На портретах Сталин производит впечатление высокого, широкоплечего, представительного человека, — писал Фейхтвангер. — В жизни он скорее небольшого роста, худощав; в просторной комнате Кремля, где я с ним встретился, он был как-то незаметен». И далее: «Сталин говорит медленно, тихим, немного глухим голосом… Во время разговора расхаживает взад и вперед по комнате, затем внезапно подходит к собеседнику и, вытянув по направлению к нему указательный палец своей красивой руки, объясняет, растолковывает или, формулируя свои обдуманные фразы, рисует цветным карандашом узоры на листе бумаги»[2616].

Лейтмотивом этого описания была простота — та черта, которую любил приписывать себе Сталин. «Сталин говорит неприкрашенно и умеет даже сложные мысли выражать просто, — продолжает Фейтхвангер. — Порой он говорит слишком просто, как человек, который привык так формулировать свои мысли, чтобы они стали понятны от Москвы до Владивостока… Он чувствует себя весьма свободно во многих областях [знаний] и цитирует, по памяти, не подготовившись, имена, даты, факты всегда точно». Фейхтвангер писал, что «Сталин выделяется изо всех мне известных людей, стоящих у власти, своей простотой». Эти слова служат ему для перехода к теме культа Сталина: «Я говорил с ним откровенно о безвкусном и не знающем меры культе его личности, и он мне также откровенно отвечал… он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его». Немецкого писателя, при всей его симпатии к СССР, волновал вопрос показательных процессов, и он протащил в печать еретические слова о том, что «пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир». И все же в итоге он оправдывает сфабрикованные, как было ему точно известно, процессы, исходя из культурного снобизма (Россия — отсталая страна) и политической необходимости сплотить ряды в борьбе с фашизмом[2617].

Советский писатель Всеволод Вишневский нашел в книге Фейхтвангера «много европейского высокомерия». «Ни Мальро, ни все эти западные „деятели“ нам не мерка, не критерий, — писал он Сергею Эйзенштейну (24.05.1937). — Историческая их ценность гораздо меньше нашей… Пусть все будет нашим, пусть от нас идут открытия, законы и пр».[2618]

Сталин пытается объяснить

Сталин велел Ворошилову созвать внеочередное заседание Главного военного совета СССР, который обычно собирался только раз в год, в ноябре или декабре, но сейчас заседал с 1 по 4 июня 1937 года. В число его 85 членов входили высшие армейские и флотские военачальники и главы военных академий, многие из которых были арестованы или уволены, вследствие чего присутствовало только 53 из них, но наряду с ними были приглашены 116 людей со стороны, а также Ежов, Фриновский и другие представители НКВД[2619]. Некоторым приглашенным пришлось добираться даже из Владивостока (неделя пути на поезде), а Кирилл Мерецков только что вернулся из Испании и наивно ожидал, что от него потребуют отчета о главных военных уроках, полученных в этой стране[2620]. Но вместо этого участникам совета в течение первого дня пришлось читать протоколы допросов о фантастическом отечественном военно-фашистском заговоре. «Показания были отпечатаны под копирку на листках обычной бумаги, некоторые имели нумерацию, другие не имели, — вспоминал один из участников совета. — Печать далеко не на всех была достаточно четкой, читать было трудно». Читать приходилось второпях, все время поступали новые страницы, размноженные в недостаточном количестве, из-за чего людям приходилось ждать, когда освободится очередная часть протокола (и читать их не по порядку). В некоторых показаниях назывались имена присутствующих в зале. Наконец, Главный военный