Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

Сталин присутствовал на совете в течение всех четырех дней. (Он вошел в состав Главного военного совета лишь в следующем году, и потому мероприятие официально называлось совместной сессией Главного военного совета и Политбюро.) С докладом выступил Ворошилов — в этом же зале он выступал на февральско-мартовском пленуме Центрального комитета 1937 года, но с тех пор его заместители по наркомату обороны (Тухачевский, Гамарник) оказались иностранными шпионами: куда же он смотрел? Сидевший в президиуме Сталин «с заинтересованностью оглядывал зал, искал знакомые лица и останавливал на некоторых продолжительный взгляд», в то время как Ворошилов, казалось, «стал ростом меньше», как вспоминал один из участников, «поседел еще больше, появились морщины, а голос, обычно глуховатый, стал совсем хриплым»[2622]. Ворошилов жаловался на то, что еще во время первомайских праздников в 1936 году Тухачевский в ходе завязавшегося в его квартире спора о том, кто виноват в поражении 1920 года в советско-польской войне, «в присутствии тт. Сталина, Молотова и других бросил мне и Буденному обвинение в том, что я группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику… Потом, на второй день, он отказался [от своих слов]». После этого Ворошилов попытался выдать свои завистливые слова за «обычную склоку» и дистанцироваться от обвиняемого: «Я Тухачевского, вы это отлично знаете, не особенно жаловал, не особенно любил. У меня с ним были натянутые отношения»[2623].

То, что сказал Ворошилов, практически не относилось к делу. Сталин на второй день работы совета (2 июня), встреченный продолжительной стоячей овацией, выступил с самой откровенной речью за весь период развязанного им террора.

«Товарищи, в том, что военно-политический заговор существовал против Советской власти, теперь, я надеюсь, никто не сомневается, — начал он. — Факт, такая уйма показаний самих преступников и наблюдения со стороны товарищей, которые работают на местах, такая масса их, что несомненно здесь имеет место военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами». Один тот факт, что ему пришлось развеивать возможные сомнения, говорил о многом. Более того, обычно собранный Сталин то и дело сбивался, теряя ход мыслей. Он отрицал, что Тухачевский арестован из-за своего дворянского происхождения, напомнив слушателям, что Энгельс был сыном фабриканта, и спросив, знают ли они, что из дворян происходил и Ленин. Кроме того, Сталин неискренне заявил, что никого не арестовали из-за того, что он когда-то давно голосовал за Троцкого. Но затем деспот опроверг свои же слова. «Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина, — сказал он военным. — Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось»[2624]. Дзержинский — троцкист?! Действительно, осенью 1925 года Дзержинский подумывал о том, чтобы вместе с Каменевым перейти в оппозицию, но очень быстро пресек все попытки Каменева завербовать его. Об этом не знал почти никто, кроме Сталина.

Такой откровенностью Сталин пытался подчеркнуть, что дело не в социальном происхождении (Дзержинский тоже был из дворян), а в деяниях. «Вы читали его показания, — сказал он, имея в виду Тухачевского. — Он оперативный план, наш оперативный план — наше святое-святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион». Сталин выдвинул идею, что Тухачевский, как и Якир и другие, попал на удочку к соблазнительнице, после чего его шантажировали угрозой разоблачения. «Есть одна разведчица опытная в Германии, в Берлине… Жозефина Гензи, может быть, кто-нибудь из вас знает, — сказал Сталин с угрозой. — Она красивая женщина. Разведчица старая. Она завербовала Карахана. Завербовала на базе бабской части. Она завербовала Енукидзе. Она помогла завербовать Тухачевского. Она же держит в руках Рудзутака. Это очень опытная разведчица Жозефина Гензи. Будто бы она сама датчанка на службе у германского рейхсвера. Красивая, очень охотно на всякие предложения мужчин идет».

Многовато для одной певички. Далее Сталин попытался объяснить собравшимся за закрытыми дверями, что зарубежные державы стремятся захватить Советский Союз, потому что его успехи повысили его ценность, в то время как из-за тех же самых успехов советские функционеры утратили бдительность[2625]. В результате, по его словам, верхушка советской военной разведки фактически работала на германскую, японскую и польскую разведку.

«Колхозы, — внезапно воскликнул Сталин. — Да какое им [арестованным военачальникам] дело до колхозов?» В самом деле, какое? В своем невнятном ответе Сталин снова противоречил самому себе. Он рассказал об аристократах (Енукидзе, Тухачевском), которые якобы предпочитают дворянскую экономику и противодействуют социализму в деревне[2626]. Здесь он указал на ключевое место, которое в его сценарии террора занимали правые уклонисты, которые в известном смысле были даже более важны, чем коварные троцкисты, потому что правый уклон означал возможное классовое перерождение революции: речь шла о политических настроениях бывших царских офицеров, буржуазных специалистов в промышленности и крестьянских масс — реальных социальных групп, для которых капитализм был не проклятьем, а предпочтительным строем. Таким образом, правые представляли собой структурную угрозу, будучи носителями неправильного (мелкобуржуазного) классового сознания.

Пытаясь убедить собравшихся в реальности невероятных обвинений, Сталин также ссылался на текущие события, утверждая, что вермахт хотел «из СССР сделать вторую Испанию». Это якобы объясняло непомерные масштабы реакции Кремля. Однако размах арестов все равно вызывал тревогу. «Говорят, как же такая масса командного состава выбывает из строя, — признал Сталин. — Я вижу кое у кого смущение, как их заменить… В нашей армии непочатый край талантов. В нашей стране, в нашей партии, в нашей армии непочатый край талантов». После этих заверений Сталин призвал собравшихся выдвигать молодежь: «Смелее — не бойтесь. (Продолжительные аплодисменты.)»[2627]

Съесть несъедобное

Сталин продемонстрировал не слишком хорошее знакомство с ключевыми военными терминами и вопросами, а кроме того, путал имена[2628]. Что вынесли из его путаной речи собравшиеся, чья жизнь висела на волоске, неизвестно. После перерыва началось обсуждение. Маршал Блюхер заявил, что в частях говорят «не так, как нужно. Словом, нужно войскам рассказать, в чем тут дело». Сталин набросился на него: «То есть пересчитать, кто арестован?» Блюхер пытался оправдаться: «Нет, не совсем так». Далее речь зашла о списке 150 человек, намеченных к выдвижению, по поводу которого Ворошилов сказал: «Этот список есть где-то». (Начальник отдела кадров Красной армии, составивший его, был арестован.) Сталин возразил: «Так как половину из них арестовали,