Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

То есть представления о бандитской среде поэт имел достаточные. Где-то, как и многие, мог быть очарован этой культурой. Где-то сталкивался с ней напрямую. Это могла быть обычная пивная. Одна такая прям рядом с домом была. Как рассказал один человек, близко знавший Губанова, но пожелавший остаться инкогнито, это была одноэтажная пивная: «Маленькая кружка пива – шесть копеек, большая – двадцать. Там Лёнька выпивал, общался. И там же среди прочего были и блатные».

В этом контексте можно вспомнить и первое знакомство Губанова с Лимоновым. Последний в компании художника Вагрича Бахчаняна и Маргариты Губиной (старосты семинара для молодых писателей, который ведёт Арсений Тарковский) посетил его в Кунцево: «В аккуратненькой трёхкомнатной квартире родителей сидел абсолютно трезвый <…> вежливый, губастый и лобастый пацан. <…> В ходе беседы он стеснительно признался: “Мама у меня мусор”»[136] [полужирный курсив наш. – О. Д.].

Лимонов называет его то «противным, заёбистым, непредсказуемым, этаким гнусным характером из фильма о блатном главаре»[137], «уркой где-нибудь в тюрьме, который всех гоняет и унижает <…> несправедливым и поганым»[138], то одним «из тех отвратительных мальчиков, которых посылает задираться со взрослыми блатная компания»[139]. Оставим эти характеристики на совести писателя. Только справедливости ради уточним, что, во-первых, разговор об отношениях двух гениев ещё впереди, а во-вторых, эти характеристики относятся ко второй половине 1960-х.

Скажем только, что нигде более столь резкий портрет Губанова не даётся. Мемуаристы не зафиксировали подобных сцен. Поэта могли разве что чисто по внешним признакам принять за бандита.

Генрих Сапгир, впервые увидев его, обозначил как «поэта с совершенно ясными голубыми с сумасшедшинкой глазами и чёлочкой[140] под блатного».

Валерия Любимцева, одна из возлюбленных, писала, что её мама, опять-таки впервые увидев Губанова, ужаснулась: «“Он же уголовник!” Лёня, видимо, привыкший к такому, не обиделся и сказал: “Я не уголовник, я гениальный поэт”»[141]. При этом подчёркивалось: «Блатного в нём ничего не было и в помине. Просто он был не красавец, лицо грубо стёсанное, так что он производил впечатление простого парня, мужичка – и мама удивилась. Но при этом был обаятельным, так что некрасоты его никто не замечал. А потом у него были очень живые глаза. Моя подруга называла их “глаза-запятые, хвостиком вверх”»[142].

Виктор Луферов рассказывал: «Иногда казалось, что он по всем московским дворам и подворотням прошёл. И, наверное, выпивал со многими разными и чудными персонажами, с которыми не каждый бы из нас согласился выпить. Такое ощущение, что он вполне мог носить за голенищем такую классную финочку»[143].

Одним из любимых губановских выражений было – «без булды». Оно пришло из Сибири вместе с отсидевшими заключёнными. Означает: серьезно, без шуток. Сама «булда» – это вздор, чушь. Да и человек русской культуры легко подставит вместо «булды» нужное обсценное слово.

Владимир Бережков рассказывал, как они вместе с Губановым, закупившись вдоволь портвейном, нашли на улице двух девушек и позвали провести прекрасный вечер в компании поэтов. Была свободная квартира (родители уехали на дачу) – отчего ж не воспользоваться? Назначали место и время.

Но всё сорвали спецслужбисты, повязавшие по рукам и ногам молодых людей прямо на глазах у девушек. На пустынной площади подъехали представительские «Волги». Вышли суровые мужики. Вывели одного «с какой-то бараньей рожей дебила»[144]. Это был «распиздяй, [у которого] час назад в переходе сняли плащ-болонью[145]»[146].

У парней не было с собою ничего, кроме заветных ключей от свободной квартиры, в которой ждал своего часа портфель с портвейном. Но, видимо, всем своим видом они вызывали подозрение. А это тоже что-то да значит.

Однако надо учитывать и то, что к сегодняшнему дню сложилось сакральное отношение к поэту. Люди, с которыми удалось побеседовать, боятся сказать что-то не то. Нам же хотелось бы дать портрет живого человека, а не ваять очередной бессмысленный памятник.

В Переделкино (а то уже и в соседнем Мичуринце) есть дача-музей Зураба Церетели, где собраны бесчисленные гигантские изваяния, которым не нашлось места в столице. Возвышаются они над высоким забором и эдак страдающе поглядывают на любопытствующих. Такая тоска царит в этом месте. Иначе как кладбищем скульптур его и не назвать.

Подобное ощущение возникает при чтении литературоведческих панегириков и агиографий, которые периодически у нас появляются. Интриган, гомосексуалист и прекрасный актёр эпатажного жанра становится поэтом-баюном, пострадавшим от русофобского советского режима. Молодой повеса, спекулянт и хулиган рисуется херувимом. Ну и так далее.

Люди с сакральным отношением к своим героям не хотят «копаться в грязном белье» и «лезть в чужую постель». Их можно понять. Но читать их работы – скулы сводит, очень уж приторно.

Фельетоны

Ещё скулы сводит от того, как люди реагирует на поэзию. На двенадцать строчек, как говорил сам Губанов, пришлось ровно двенадцать фельетонов в многотиражных советских изданиях – от «Правды» и до «Крокодила». А это не шутки! Вспомните погромные кампании рубежа 1920–1930-х годов, когда заставляли каяться Пильняка, Замятина и Мариенгофа за то, что они напечатали свои произведения на Западе. Или – расстрельные письма конца 1930-х годов, когда боролись с «троцкистами» и «фашистами». Или – устроенную на пустом месте послевоенную травлю Ахматовой и Зощенко. Или – вот свежий пример – дело тунеядца Бродского. Везде используются одни и те же печатные органы ЦК КПСС.

Отчего так происходит? Уже поминавшийся нами Евгений Кропивницкий как-то замечал:

«…Эта правда жизни смущает особенно тех, кто привык считать себя знатоком поэзии. Они смущены, и в головах их родится протест. Это не поэзия – говорят они – здесь нет ничего поэтичного. И одни из этих “ценителей” поэзии говорят: поэзия не должна быть грубой. В ней уместны розы, грёзы и слёзы, а не то, что вы пишете. А другие так говорят: поэзия должна быть патриотичной и поэтичной – надо изображать белые берёзы, ширину страны, в которой живёшь, любовь к Родине и борьбу за лучшее будущее. <…> Поэзия должна быть возвышенная, героическая, зовущая и пропагандирующая светлое будущее»[147].

От этого несоответствия в ожиданиях «ценителей» поэзии и текстов Губанова и порождались фельетоны и скандалы.

Начнём с первых.

В «Крокодиле» за подписью А. С. появляется миниатюра «Куда до них Северянину!»:

«Игорь Северянин, 1887 года рождения, не гений. Несмотря на его настойчивые заверения. Это доказано жизнью и шестым номером журнала “Юность” <…> послушаем