За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Издать твои книги поможет только время. Милый мой, бедный!

И она бросилась осыпать поцелуями несчастное лицо дорогого мужа.

К обеду он все же собрался с силами и пришел в столовую. Два стула некоторое время оставались свободны. Неожиданно явились и сели на них любитель рыбалки и его осетрина. Он выглядел жалким и потрепанным, она – гордой и торжественной.

– Александра Александровича срочно вызвали в Москву, а Котенька захотела побыть тут со мной, – сообщил Маслюков.

– Муза должна быть рядом с поэтом, – невозмутимо произнесла осетрина и вдруг стала рассказывать, какой ее Алешенька хороший, заботливый, какие ей подарки делает.

– А какую квартиру купил нам недавно! – говорила она. – Прихожая, ванная, кухня, туалет, отдельная супружеская спальня, у него просторный кабинет, у меня будуар, как у царицы, есть комната для прислуги, огромная детская комната. Правда, детишек пока нет, но будут.

– Да он же изменяет вам направо и налево! – вдруг не соблюла вежливость Елена Сергеевна.

– Что есть, то есть, – вздохнула осетрина. – Но никакой писатель без этого не может. Он вдохновение черпает, а не ищет, знаете ли, разврата.

– Понятно, – усмехнулась жена писателя, хранящего ей верность и черпающего вдохновение из любви к ней. – То-то он вчера вдохновения на год вперед получил.

– А вы бы, милочка, не иронизировали над гением, – вскинула бровь жена Маслюкова. – А то, что мой Алешенька не рядовой писака, а подлинный гений, в этом можете не сомневаться.

– Уж будьте покойны! – засмеялся Булгаков.

– А я разве что-то смешное сейчас сказала? – И вчерашняя фурия взглянула на рядового писаку так, будто сейчас потребует: «А подайте-ка мне сюда кий из бильярдной!» Тут она вконец обнаглела и объявила: – Кстати, на ужин нас сегодня пригласили в замок графини Мейденторф, так что можете забрать наш ужин себе.

– Мы его запакуем и перешлем почтой на ваш московский адрес. Диктуйте! – приказал Булгаков.

– Не стоит утруждаться, – улыбнулась осетрина-фурия. – Но спасибо. Вы очень милы. Как ваша фамилия?

– Граф Мейденторф.

– Да ладно шутить. Кто вы на самом деле?

– Это тайна. Но вам откроюсь. – Он выдвинулся вперед в сторону сидящей напротив жены гения. – Моя фамилия Сосоев. Я незаконнорожденный сын сами понимаете кого. Он зачал меня в одиннадцатилетнем возрасте.

– Ничего не понимаю! Какой Сосоев?

– Вот и хорошо, что не понимаете. Меньше знаешь, слаще спишь.

– Алешенька, растолкуй мне, что все это значит?

– Прости, Котенька, что не сразу представил тебя. Это известный драматург Булгаков. Михаил Афанасьевич. А это его жена Елена Сергеевна.

– Наверное, малоизвестный, – озадаченно глянула на Булгакова жена гения. – Ну ничего, голубчик, надо постараться. Писательство – это прежде всего труд. Да-да! Талант, помноженный на постоянный труд. Если вы постоянно будете прикладывать усилия, станете таким же, как мой Алешенька.

– Упаси бог! – воскликнула Елена Сергеевна.

– Но вы что-то неважно выглядите, дорогой, – продолжала осетрина. – Вам бы подлечиться. Надолго в наш санаторий?

– Завтра уезжаем.

– Напрасно. Вам бы еще месячишко не помешал. Но, вероятно, не продлевают путевку, да?

Глава сорок четвертая

Муза Бальбизиана

1936

Этот прекрасный, но печальный подмосковный санаторий! Срочно надо зажевать его сочными шашлыками и запить хорошими грузинскими да абхазскими винами! Три с половиной года назад никто бы и не подумал, в каком плачевном состоянии окажется вскоре здоровье этого веселого и озорного человека, вечно старающегося всех рассмешить, раззадорить, расшевелить. Гляньте на него, люди добрые, ни намека на болезнь, бодр, здоров и жизнерадостен.

– Люся, Люся! Смотри, какие листья! В каждый такой лист можно нас вдвоем завернуть, и получится спальный мешок. Что за великолепные представители флоры? О, табличка: «Райский банан». Люся, да мы с тобой в раю! Позвольте представиться: Адам Афанасьевич.

– Ева Сергеевна. Товарищ фотограф! Можно вас на минуточку?

Август. Сухуми. Они отдыхают в гостинице «Синоп», облюбованной мхатовцами, для которых тут существенная скидка.

– А по-латыни этот райский банан еще красивее звучит, смотри: «Musa balbisiana». Муза бальбизиана!

– Хотите сфотографироваться? – подошел к ним молодой фотограф.

– Хотим. ФЭД?

– Обижаете. «Лейка-цвай». Знали бы вы, сколько я за него выложил!

– Качество гарантируете?

– Натюрлихь! Становитесь сюда. Как хотите, чтобы растительности было много или не очень?

– Сделайте так, чтобы нас не сразу можно было отличить от этой пышной роскоши.

И вот она, эта фотография. Посмотри, читатель, какая милая пара, как они дышат счастьем и любовью, какой пышущий здоровьем этот сорокапятилетний мужчина в курортной пижаме, какой сильной жизнью пылает его загорелое лицо…

– Завтра утром я доставлю фото в «Синоп» на стойку. Подходите к десяти. Тогда же и оплата.

Договорившись с фотографом, отправились купаться, и Булгаков, как всегда, заплывал далеко-далеко в море.

– Ну почему нельзя плавать вдоль берега, Миша? Ну почему? Ведь я волнуюсь. Бессовестный!

– Море, Люся, для того и создано, чтобы в него заплывать как можно дальше. Лишь тогда им насыщаешься. Меня не переделаешь, я никогда не плаваю вдоль бережочка, всегда заплываю как можно дальше. Писатель не может быть осторожненьким. Иначе это не писатель, а безалкогольный киршон.

– Горе мое! Обожаю тебя!

А вечером – теплая компашка на берегу моря, шашлычок, винцо. И, конечно же, булгаковские байки про Сталина:

– Спрашиваете, как это было? Охотно расскажу. Аккурат в мой день рождения мне приснился сон, будто Сталин, Молотов, Каганович и другие высокопоставленные граждане садятся в «Максима Горького» и погибают. Тотчас, проснувшись, я побежал в Кремль с письмом: «Опасность! Не летайте на самолете, готовится покушение. Тарзан». Проходит ровно два дня. Утром я дома читаю «Пушкина» вахтанговцам – Борису Захаве, Леве Русланову, Осику Рапопорту, Викентию Викентьевичу с женой Марусей… Кто там еще был?

– Кто-кто! Меня не помнишь? – возмутился Толя Горюнов, вахтанговец, волей судьбы затесавшийся во мхатовскую компанию здесь в «Синопе». Пожалуй, единственный, кто сыграл в театре толстого Гамлета, такого, каков он у Шекспира. А в кино прославившийся ролью директора бумажной фабрики Глинки в «Трех товарищах».

– Да, конечно, – спохватился Михаил Афанасьевич. – Толя. Ты как раз присутствовал и не дашь мне соврать. Стоял полдень. Я прочитал пьесу, и мы все сели завтракать. Правильно?

– Правильно, – подтвердил Горюнов.

Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна на отдыхе в сухумской гостинице «Синоп»

10 августа 1936

[МБ КП ОФ-3170/11]

– И тут позвонил Женюшка, заикаясь и плача, сообщил о гибели самолетов, – вставила свое свидетельство Елена Сергеевна.

– Да, это было всенародное горе, – произнес Ершов, мхатовец аж еще с дореволюционных времен.

В тот день, о котором шла речь, самый большой