Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

Из этого следует, что Макао был важным пунктом на пути следования «корабля серебра и шелка», как называли судно, совершавшее рейс из Малакки в Японию и обратно туда везли шелк, оттуда — серебро.

Когда Камоэнс высадился в Макао, португальцы жили здесь на берегу бухты. Со временем, лет через двадцать, тут возведут форты и бастионы, вырастет большой город, тогда же приходилось ютиться в жалких хижинах, рядом располагались склады с товарами.

Поэт, склонный к уединению, предпочел поселиться в гроте на вершине горы, севернее бухты. Легенда, рисующая жизнь Камоэнса в этом гроте, слишком красива, чтобы от нее отказаться. Это место и сегодня — одно из достопримечательностей Макао. Впрочем, топография места, теперь называемого Гротом Камоэнса, соответствует описанному самим поэтом в сонете, здесь сочиненном. Речь идет о скалах, почти перпендикулярно возвышающихся над землей, близко друг от друга, и поддерживающих третью скалу, как бы служащую крышей. С этого возвышенного места вдали была хорошо видна китайская деревушка, а дальше, в море, среди волн бухты Чжуцзянкоу, на противоположной стороне которой расположен Кантон, отчетливо просматривались два небольших острова Тайпа и Колоан.

В этом гроте, как гласит легенда, в одиночестве и в полной отрешенности от мирских забот Камоэнс продолжал плодотворно трудиться над своей поэмой. Возможно, здесь он пережил счастливые минуты творческого горения и душевного покоя, всегда недостававшего ему. Таким и изобразил Камоэнса на своей картине художник прошлого века Франсишку Метраш: в гроте, у подножия скал, поэт с пером в руке трудится над поэмой.

Тем временем истек срок контракта. Камоэнс наконец был свободен. Но, чтобы выбраться из захолустного Макао, надо было дождаться из Японии «корабля серебра и шелка», с которым он мог вернуться в Малакку, а оттуда в Гоа.

Пока Камоэнс коротал дни в гроте, в поселке о нем начали распространять небылицы. Поселенцы, люди грубые и ограниченные, все помыслы которых были сосредоточены на презренном металле, нетерпимо отнеслись к человеку, который, презирая их общество, не захотел жить среди них.

Враждебно настроенные, они стремились как инородное тело вытолкнуть из своей среды ставшего ненавистным им гордого пришельца. Поэта оклеветали. Губернатор не счел необходимым вникать в дело, просто приказал взять поэта под стражу и отправить в Гоа.

Из бухты Макао очередной «корабль серебра и шелка» вышел сразу же по окончании сентябрьских штормов. В качестве арестанта на борту его находился опальный Камоэнс.

Через месяц плавания, недалеко от дельты Меконга, корабль попал в жестокий шторм. Спасаясь от разъяренной стихии, судно попыталось укрыться в устье реки, но затонуло. Камоэнсу удалось доплыть до берега и спастись. Случай этот обернулся красивой легендой. Будто поэт плыл, одной рукой рассекая волны, а другой держал, подняв над головой, рукопись своей знаменитой поэмы. Возможно, легенда эта родилась из слов самого поэта, рассказавшего в «Лузиадах» о «певце Португалии, который будет искать на берегах Меконга со своими стихами приюта, весь измоченный пенящимися волнами». Легенда эта, в свою очередь, вдохновила многих поэтов и художников. И, пожалуй, чаще всего Камоэнса изображали в стихах и на картинах в момент спасения, на берегу с рукописью в руках.

Так, в известном стихотворении швейцарского классика К.-Ф. Мейера на вопрос о том, правда ли, что Камоэнс плыл, «подняв высоко над волнами вашу шуйцу и держа в ней ваши песни», поэт отвечает

Правда, друг, так поступал я

На житейском бурном море.

Против злобы, лжи и козней

Защищал существованье

Лишь одной моей рукою,

А другой моей рукою

Над пучиной черной смерти,

Под лучами бога солнца

Поднимал я «Лузиады»

И для вечности созрела

Торжествующая песня.

Из живописных работ на эту тему наиболее известна картина бельгийского художника Э. Слингенейера — «Камоэнс после кораблекрушения».

Несколько месяцев Камоэнс провел на земле Камбоджи, куда его вынесли волны. Но ничто не радует его — ни радушный народ, ни плодородные поля и красивые города. Все труднее ему преодолевать чувство тоски по родине, куда, освободившись от контракта, он стремился всей душой. К этому добавлялась обида за «несправедливое гонение, жертвою которого он стал», и за что предстояло еще держать ответ. Его терзает раскаяние, что когда-то он осмелился поднять глаза на «королевскую орлицу» — инфанту, которой, конечно, недостоин бедняк поэт. Удручает его и неблагодарность соотечественников, чью славу он воспевает. Но и в поэзии трудно найти ему удовлетворение — «к чему мне петь, когда отечество, единственной страстью которого является золото, меня не слышит…»

Как удалось Камоэнсу добраться до Малакки, неизвестно. Видимо, он нанялся на какой-нибудь португальский парусник, предложив свои услуги солдата, поскольку на торговых судах всегда находился хорошо вооруженный гарнизон для защиты от пиратов.

Снова в Гоа. — Чтение песней друзьям. — Религиозный фанатизм. — Утешение в поэзии

В начале лета 1561 года Камоэнс возвратился в Гоа, где его тут же заключили в тюрьму. Лишь спустя несколько месяцев удалось доказать, что поэт стал жертвой подлого наговора, и его освободили.

Выйдя из тюрьмы, Камоэнс продолжил работу над поэмой. Готовые песни читал друзьям, советовался. Особенно ценную информацию он получал от Гаспара Коррейа, знаменитого автора книги «Легенды Индии», хорошо осведомленного о проникновении португальцев в Азию. Он внес некоторые уточнения в сочинение Камоэнса. Другим, кто оказал помощь автору, был не менее известный хронист Диогу де Коуту. Вообще, надо сказать, что Камоэнс был знаком со многими выдающимися людьми своей эпохи. Не говоря о высоких чиновниках, мореходах и военачальниках, с которыми судьба сводила поэта, он постоянно общался с собратьями по перу: с Антониу Феррейрой, Педру да Кошта Перестрелу, Франсишку де Морайш, с гуманистом Дамьяном де Гаишем — ученым европейской известности, другом Эразма Роттердамского. Особая дружба во время жизни в Гоа связывала поэта с выдающимся ботаником и медиком Гарсиа да Орта, которому Камоэнс помог издать его книгу «О блюдах и плодах Индии». Дело это, как ни странно, было нелегкое. В Гоа царили нетерпимость и религиозный фанатизм. Обстановка особенно накалилась, когда в 1561 году был учрежден трибунал инквизиции и вскоре церковь послала в огонь свою первую жертву, бакалавра медицины Жеронимуша Диаша. С этих пор аутодафе в Гоа (отличавшиеся особым «великолепием» и беспримерной жестокостью) стали постоянными. Инквизиция преследовала и душила каждое живое слово, тем более научные труды, основанные на материалистических взглядах.

Книги, признанные еретическими, бросали в огонь нередко вместе с их авторами. В частных библиотеках и в книжных лавках устраивали обыски с