Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

ванную. Стала я замечать, что она и ночами там пропадает. Оказывается, тело её покрылось красными пятнами, которые спать не давали. Пищевой содой натрётся – зуд чуть-чуть успокоится.

– Но отчего – должна же быть причина!

Слёзы из больших глаз прожгли меня.

– Аля, доченька, признайся, что случилось – почему не откроешься?

– Я же вижу, как тебе и без того тяжело. Ты столько делаешь, чтобы мы в достатке жили, а Сергей там и диван, и шифоньер оставить хочет. С таким трудом всё приобретали!

– Ты же говорила, что бесплатно контейнер дать должны!

– Пишет, что не дают.

– Ну и ладно. На первом плане сейчас ты. Сходи к невропатологу и расскажи о покраснениях. Это не дело – зуд ночами содой убирать.

Через неделю ей стало легче, но ожила она, когда вытащила из ящика письмо от Сергея.

– Он уволился, мам! – загорелась она и тут же сникла. – По какой-то статье. В убытке оказался – деньги не отдали. Но контейнер всё же отправил.

Встреча молодой семьи была трогательной.

Гражданской профессии у Сергея не было, и я посоветовала ему выучиться на шофёра.

– Когда-нибудь машину приобретёте, а права уже будут, – довод этот убедил его.

Курсировали молодые между мною и родителями мужа. Когда в присутствии Кати они бывали грубы друг с другом, я им выговаривала. Они обижались и уезжали к сватам. Через недельку-две по этой же причине (но уже на тех!) возвращались ко мне. Я с нетерпением ждала, когда сработает облигация на квартиру, облигация Надежды.

Юре тоже жилось тяжело – труд работников искусства оплачивался по остаточному принципу. Чтобы прокормиться, он мотался по городу, работая в трёх местах, – преподавал, играл в оркестре и на вечерах «Для тех, кому за тридцать».

Кормило семью не высокое искусство – «развлекаловка».

Операция

Здоровье моё ухудшалось, хотя по внешнему виду это было незаметно. Странной и непонятной становилась сонливость. Однажды беспробудно проспала сутки – Сергей подходил послушать, жива ли.

Врач-эндокринолог обнаружил в щитовидной железе узлы и отправил на консультацию к известному профессору. «Резать – и как можно скорее!» – вынес тот вердикт. Ложиться под нож не хотелось.

Многие забытые слова выплывали тогда из небытия – всплыло и слово «экстрасенс». При медицинском институте образовалось их целое объединение – люди валом валили, отправилась и я.

Лежала на кушетке, а руки маленького китайца надо мною подлетали-опускались-застывали. Закончил колдовство и начал составлять список лекарственных трав. «И обязательно болиголов! Обязательно! – повторил он несколько раз. – На операцию не соглашайтесь, поможем». На базаре болиголова я не нашла да и, от чего он, не поинтересовалась – решила, что в норму сама по себе приду и что болячка не смертельна.

В норму я не приходила, сеансы экстрасенса не помогали, и я отправилась к эндокринологу во второй раз. Он возмутился, что всё ещё не прооперирована: «Не пойдёте на операцию – больше не приходите!»

Пришлось соглашаться. Видя, что боюсь, молодой хирург, преподаватель мединститута, убеждал:

– Это не страшно. Посмотрйте на женщин: два дня всего, а уже по отделению ходят.

– Интуиция подсказывает, – возражала я, – что у меня не так будет. Не доверяю я хирургам.

– Придётся довериться, – и начал готовить к операции.

Но на операционном столе артериальное давление каждый раз зашкаливало. Увозили в палату – до следующего раза. Усиливали дозу – не помогало. Три дня промучились и отпустили на выходные: «Отдохните дома, успокойтесь – в понедельник придёте».

В понедельник – та же история. Наблюдавший меня хирург осторожно поинтересовался:

– А мне бы вы доверились?

– Не знаю. Может быть.

И начал приводить в палату студентов-практикантов. Я восхищалась знаниями доктора и проникалась к нему всё большим доверием. Прошла неделя. При очередном осмотре я осмелилась:

– Хотела бы, чтобы меня прооперировали вы. Лично.

– Артериальное давление от страха не зашкалит?

– Думаю, нет.

И, действительно, вечером я была удивительно спокойна, так что утром на операционном столе давление было почти в норме. День 7 февраля 1994 года врезался в память навсегда.

– Готовьте больную к операции, – тихо велел хирург.

И я погрузилась в «летаргический сон» – огромное тёмное пространство с небольшой светлой полоской где-то далеко-далеко на горизонте.

В полутёмном подземном пространстве, похожем на бесконечно длинный туннель, стояла я спиной к щиту. По ту его сторону полыхал огромный костёр, а по эту – свет, прорывавшийся через границы щита, рассеивался слабым яичным желтком. Впереди маячила узкая светлая полоска. Я рвалась к ней – меня удерживали люди, стоявшие по обе стороны щита. Слева – людишки маленькие, хихикающие, цепляющиеся; справа – угрюмо-молчаливые, среди них высокий красивый с лицом Христа.

– Пустите! Меня дети ждут! Пропадут они без меня – у них ребёнок маленький! – отчаянно кричала я, пытаясь вырваться от тех, что цеплялись и тянули назад. – Они пропадут без меня – понимаете? По-жале-е-ейте! Не на-а-адо! Это жесто-о-око! Отпусти-и-те!

– Отпустите её, – негромко, но властно приказал мужчина с лицом Христа, и бесчисленные руки хихикающих людишек на какое-то мгновение отцепились.

Воспользовавшись моментом, я, как в компьютерной графике, полетела ракетой к маячившей далеко вверху светло-зоревой полоске.

Очнулась – во рту деревяшка, и она мешает дышать.

– Скорей, – ринулся ко мне белый халат, – она в себя приходит!

Я всё понимала, всё слышала, но сказать ничего не могла. «Жива, – пронеслось в мозгу, – закончилось».

В полночь увезли меня в палату. Хирург всё просил: «А. А! Откройте глаза!» Я на секунду открывала их и тут же бессильно закрывала. «Вы же слышите! Скажите что-нибудь!» Я молчала, и он принялся безжалостно хлестать меня по щекам. Боль приятно жгла. «Вы будете жить, только скажите что-нибудь!» Я понимала, что он мой спаситель и что надо поблагодарить, но где взять силы? Мобилизовала волю и чуть слышно прошептала: «Спасибо». «Слава богу! – простонал он и обратился к женщинам. – Из-за неё я дома не ночевал. Устал – присмотрите, пожалуйста».

Больные возились со мною всю ночь. Что сделали они, не сделал бы и всякий близкий. На рассвете я забылась. Организм трудно перестраивался – сказывался недостаток кальция.

Чаще всех прибегала в палату Иза. Её нездоровый и уставший вид настораживал. Встречаясь у матери, где велись общие беседы, мы редко откровенничали. Сейчас, начиная с вопросов о самочувствии, Иза в раздумье вспоминала жизнь. Бессильная, я больше слушала.

– Видишь, как хорошо получилось, что я не стала тогда учиться. Закончила бы, как и ты, школу – и что? Мама не отправила бы меня в город и захирела б я в деревне. А так – потихоньку и вас всех сюда перетащила.