«Любимые, ждите! Я вернусь…». Фронтовые письма 1941–1945 гг. - Нина Константиновна Петрова

Я часто думаю, каким по справедливости, нужно подвергнуть мукам Гитлера, чтобы он искупил горе и мучения сотен миллионов людей, ввергнутых в пламя войны! Насколько должен быть счастлив тот немец, которого наша пуля убивает наповал, ибо час расплаты приближается; немец лезет вперед, он добивается отдельных успехов, но его конец близок. Ну, впрочем, хватит об этом. И так надоело в действительности, а еще писать об этой гнуси в письмах.

Сегодня нашил себе на гимнастерку полоску раненого и сам, поэтому, чувствую к себе уважение, хотя про рану давно забыл. Кстати, получила ли ты мое письмо со скромно выражаясь, «неудачной фотокарточкой»? За это время моя бородка стала черной и густой, так что я уже хотел ее сбрить, но получил коллективное заявление не делать этого, т. к. она уже стала достопримечательностью гвардейской бригады. Достаточно сказать кому-нибудь, где старший лейтенант с бородой, как меня моментально отыскивают. Я пошел на компромисс и согласился не брить бороду до тех пор, пока живу в лесу, а как попаду в город, то обязательно сбрею, а то не удастся прельстить ни одной девицы – скажут: «ну, куда старичок еще лезет».

Крепко тебя обнимаю. Ж.

01.10.1942 г. Фронт

…Сейчас у меня так много работы, так много наблюдений и сравнений, что я не замечаю, как летят дни. Война, фронт характерны тем, что здесь у нас каждый человек перед тобой как голенький; если это человечек с мелкой душонкой – он трусит, дрожит, ищет предлог смыться от опасности… Но этих единицы. А сколько у нас людей с благородным сердцем и храбростью героя. Если б у меня было больше времени, я бы обязательно вел бы записки, где запечатлевал их незаметные подвиги, которые означали для них жизнь или смерть. Мне по долгу службы много раз приходилось встречаться с тем, что нужно выбрать человека и послать его с такой задачей, что ему грозит смерть, а в лучшем случае ранение. И вот наблюдение за поведением людей в это время дает богатейший опыт и познание людей, а, следовательно, и в умении ими руководить.

22 октября у нас был великий праздник – годовщина существования части. Проходил парад при развернутом гвардейском знамени, потом вручались правительственные награды, гвардейские нагрудные знаки, а потом был торжественный обед… Что было после – не знаю, т. к. проснулся в 3 часа ночи среди каких-то кустиков! А на следующий день был большой концерт и танцы.

Много вспоминал тебя и жалел, что вы, находясь в более спокойных условиях, не имеете возможности скрасить жизнь тоже такими же праздниками; они очень освежают человека. На днях ожидаем пополнение к себе в часть женского пола: поваров, писарей, завделопроизводством и т. д. По этому случаю наш народ воодушевился и ведет дискуссии по поводу предполагаемого облика и возраста этих военнослужащих. Чую, что мне, помимо всех нынешних дел, придется заниматься еще одним – охлаждать особо пылкие сердца!

Что же ты мне не шлешь своей новой фотографии, о которой писала? Я ведь уже писал тебе, что хочу видеть тебя на фотокарточке веселой, нарядной и красивой! Старая фотокарточка у меня хранится только, так сказать, «для истории» и я надеюсь, что это выражение появляется у тебя все реже и реже… Ну, кончаю свое нескладное письмо (меня раз пять отрывали от него, но ручки из рук не выпускал). Пиши мне почаще, не обращай внимания на то, что мои письма будут теперь немного реже. Как твое здоровье, думаешь ли менять свою работу, а то может быть приедешь ко мне? Будем вместе воевать, делить горечь неудач и радость победы.

Ну, крепко целую и обнимаю свою бедную одинокую Люльку и хочу с ней скорее встретиться.

10.10.1942 г. Здравствуй дорогая Люлька!

… Сегодня уже одиннадцатое – сел писать тебе письмо, хотя веки отяжелели, и клонит ко сну. В моей машине жарко натоплено, чугунная печка воинственно гудит, я ругаюсь со своим «адъютантом» (у меня есть настоящий адъютант, мой помощник, хорошенький 22‑летний мальчик с двумя орденами, и мой «личный адъютант», на манер Санчо Пансы) и говорю, что он хочет сжить меня со света путем медленного поджаривания, а он говорит, что, так как я сегодня уже три раза чихал, значит нужно лечиться теплом. (Кстати, у него очень любопытная фамилия – Фруктов!)

Начался период дождей. Сегодня у меня знаменательная дата: ровно год назад, 11 октября, я вылез из своего горящего танка, окруженного немцами, и пробивался к Ленинграду; это было первое настоящее боевое крещение, очень удачно закончившееся для меня. Какой длинный путь я прошел после этого! От неуверенного, стеснительного командира танка… Сейчас по-прежнему много работы, но жаль, что теперь я уже только издали любуюсь суровой красотой красавцев танков КВ. Сколько раз, последний раз, высунувшись из башни, чтобы сделать знак остальным машинам, ты натягиваешь кожаный шлем, привычным движением наклоняешься к прицелу и, поднося ко рту микрофон, командуешь водителю – вперед на врага!

В эти часы атаки тебя охватывает необычно приподнятое настроение, хочется, чтобы скорее показался враг, чтобы скорее можно было бы, поймав в перекрестке прицела зеленые, мечущиеся фигурки, обрушить на них огонь своего танка. Потом, когда танк уже подошел близко к немцам, начинают говорить немецкие противотанковые пушки. Их выстрелов, конечно, не слышно в мощном реве танкового мотора и только внезапный резкий удар, заставляющий содрогнуться машину, и сноп искр, отлетающих изнутри, говорят о том, что в танк ударил снаряд; вот здесь начинает забирать злость. Скорее бы найти пушчонку, которая бьет по тебе! Но она замаскирована и найти ее легко, здесь только внимательно смотри в направлении, откуда прилетел снаряд, и вдруг в кустах видишь, блеснула искорка и появляется дымок – немедленно башня поворачивается в ту сторону и несколько осколочных снарядов заставляют пушку умолкнуть, но этого недостаточно: может гансы просто спрятались после первого выстрела – команда водителю и танк устремляется к пушке. Вот уже видны срубленные елки, прикрывающие дуло, еще несколько десятков метров и от пушки осталась куча железолома.

Вот в это время и готов доехать до Берлина и давить и крошить, продырявливать всю эту фашистскую сволочь. Вот здесь голубые глазки Алюньки глядят на меня, и сердце заливает волна бешеной злобы и ненависти к выродкам рода человеческого. Сейчас есть люди, которые с большим удовольствием «коллекционируют» всякие немецкие трофеи, показывают их приятелям. Я органически не перевариваю все эти немецкие аккуратные записные книжки, карандаши (обязательно с наконечником), гребенки (обязательно в футляре). Мне противно