Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

– Вы должны теперь сосредоточить свое внимание на том, что можете сделать для других. Старайтесь восстановить свои силы, чтобы работать с пользою…

И замолчал.

Мне показалось, что он искоса, бегло взглянул на часы. Я встала. Было ровно полдень: священный час для всех французов – завтрак.

– Повторяю, – успокойтесь и не мучьте себя… Это и напрасно, и бесполезно… Я уже доказал вам, что вы вовсе не так виноваты, как вам кажется.

Он проводил меня до ворот и повторил, прощаясь:

– Если что понадобится – обращайтесь ко мне… я всегда к вашим услугам.

8 февраля

Если бы меня спросили, для чего я живу и как живу, – я бы не нашлась, что ответить.

Разве это жизнь?

Влачить свое существование с трудом, медленно, точно одряхлевшая старуха… Я еще так молода, а между тем жизни нет, сил нет.

Страшная тоска сжимает сердце, полное отвращение ко всему…

Передо мной на столе лежат Карл Маркс, Nietzsche – «Also Sprach Zaratustra», и я не могу прочесть ни одной строчки – руки бессильно опускаются, книга падает… Точно со мной делается нравственный прогрессивный паралич.

21 февраля

Бабушка умерла…

Я пишу с трудом. Это несчастье окончательно сломило меня… Бабушка умерла… и уже в могиле, а я узнала об ее смерти только вчера. Шла мимо почтового отделения на Claude Bernard, по обыкновению зашла и спросила, нет ли писем. Смотрю, – вынимают из клеточки одно письмо, другое, третье. Я не избалована перепиской и тут обрадовалась – вдруг целых четыре письма! Один из них был билет с черной траурной рамкой. Кто бы это умер? – равнодушно подумала я, недоумевая, какой смысл извещать меня таким способом о смерти дальних родственников, – разве нельзя в письме сообщить, а на похороны все равно не поспею… Развернула, читаю…

Бабушка умерла!

Моя милая бабушка, которую я так любила, нет уже ее больше!

Мне вдруг показалось, что это чья-то дикая, нелепая шутка, что нарочно послали этот билет на похороны, а на самом деле неправда, не может быть… Ведь телеграммы не было… Разорвала конверт с почерком брата Володи. Тот писал, что бабушка скончалась первого февраля, что мне посылали телеграмму…

– Где телеграмма на мое имя?! – бросилась я к решетке.

– Разве вы не видите, что здесь есть пришедшие раньше вас? ждите своей очереди! – резко крикнула из-за решетки служащая.

Я опомнилась и отошла к стене… и потом уже в очередь справилась, – никакой телеграммы не было получено. Значит, не дошла. Придя к себе, заперлась на ключ, перечитала все письма о внезапной смерти бабушки, о телеграмме, на которой брат перепутал адрес, цифры, – и она не дошла…

Бабушка умерла!

Все как-то не верилось, чтобы это была правда…

Страшная боль точно обручем сдавила голову, все закружилось перед глазами, и я упала…

А когда сегодня посмотрела на себя в зеркало – похожа была на привидение в черном траурном платье…

28 февраля

Целую неделю пролежала в постели.

Сегодня пришла знакомая американка, с которой постоянно встречалась на лекциях в Сорбонне, и потащила меня гулять.

– У вас бабушка умерла? старая?

– Да.

– И вы так огорчены, что были больны! Да ведь должны же умирать старые люди… ведь это же закон природы… Полноте, вам надо развлечься, пойдемте погулять…

И она потащила меня на шумную, веселую улицу Риволи!

Шум экипажей мешал разговаривать, толпа утомляюще действовала на меня.

– Вы устали? – спросила мисс Джесси. – Зайдемте отдохнуть в кафе. Я знаю, тут есть одно очень хорошее. Спросим кофе.

И прежде чем я успела что-нибудь сообразить, – очутилась в кафе-концерте, где с эстрады гремел оркестр в красных фраках.

Мисс Джесси выбрала место на виду, поближе к эстраде, и что-то заказала себе и мне.

Раздались звуки веселого опереточного вальса… И под его звуки мне вдруг представилась далекая родина, ее кладбище, на котором под снежным холмиком успокоилась вечным сном дорогая старушка… и присутствие мое в этом кафе показалось какой-то чудовищной профанацией своего чувства к памяти покойной… Рыдания подступили к горлу.

– Мисс Джесси… извините, я оставлю вас… я уйду… не могу…

– Отчего же? – искренно удивилась американка. – Отчего вы не можете здесь остаться? Неужели из-за того, что недавно потеряли бабушку? Но ведь она же была стара… Вот тоже вы траур одели… У нас в Америке только муж носит траур по жене… Странные обычаи на континенте… – недоумевала мисс Джесси.

– Извините, я пойду домой…

Американка пожала плечами:

– Ну, если это так против ваших чувств, – конечно идите…

И она принялась за кофе, а я, торопливо пробираясь между столами, – почти бегом выбежала на улицу…

9 марта

Получила письмо из дому. Оказывается, бабушка написала духовное завещание и назначила меня душеприказчицей. Практичная сестра Надя уже справилась у адвоката. За утверждение завещания по доверенности он спросил ни с чем не сообразную цену – двести пятьдесят рублей. А ведь еще не известно, сколько придется на долю каждого из нас: бабушка была очень небогата…

«Приезжай лучше на сороковой день и сделай все сама. Тебе вся поездка обойдется дешевле, чем нам платить N.», – пишет сестра. Она права. Обойдется дешевле, и нам, братьям и сестрам, не придется платить ни гроша…

Но… ехать опять туда, в семью, опять в эту ужасную обстановку, которая мне всю душу измотала.

Опять видеть мать… Какой ужас!

Я не могу… не могу…

Один взгляд на календарь – так немного осталось дней до отъезда.

Нет, не могу, не могу… Что же мне делать, что же мне делать?!

13 марта

До сих пор не решилась написать ответ домой. Дать уже лучше доверенность, пусть сделают все без меня…

И не исполнить самой последней воли дорогого человека… Бабушка, значит, надеялась на меня, а я-то откажусь… Поеду завтра в Сальпетриер.

14 марта

И поехала. Та же важная сиделка сообщила, что его тут уж больше нет, он переведен в новый госпиталь Бусико.

Я вспомнила, что читала в газетах об его открытии первого марта.

Сиделка любезно рассказала, как туда ехать. От моста Аустерлица до моста Мирабо, – больше часу пришлось ехать по Сене.

Улица Convention тиха и пустынна. Точно не в Париже. От набережной до госпиталя расстояние довольно значительное.

В новом здании все блестело чистотою: и ложа консьержа, и двери, и стекла, и каменные плиты коридора. Внутри, среди сада, были разбросаны небольшие кирпичные павильоны, а вдали – на колонне виднелся белый мраморный бюст госпожи Бусико, основательницы знаменитого Bon Marché[150], на средства которой выстроен этот госпиталь.

– Мсье Ленселе?

– Второй павильон направо.

Я вошла в небольшой коридор и села на деревянную скамейку.