Журнал «Парус» №71, 2019 г. - Геннадий Петрович Авласенко

далеко. А есть – тайга и четверо людей на безмерном, заснеженном пространстве. Наверное, отсюда и начинается ощущение некой нелепости… Давайте вспомним еще раз, как Матвеев говорил о том, что людей нужно считать взводами, ротами и полками. А единицы – не в счет. Как там у Маяковского? «Единица – вздор, единица – ноль, один – даже если очень важный – не подымет простое пятивершковое бревно, тем более дом пятиэтажный…» Если вдуматься, то из таких чистых, но способных на компромисс со своей совестью людей, как Безайс и Матвеев, при определенных обстоятельствах можно легко вылепить, например, рыцарей для взятия Иерусалима или конкистадоров для покорения Америки.

Короче говоря, иногда молодые мужчины сбиваются в группы, и эти группы хотят войны, или, по крайней мере, их не нужно уговаривать идти на эту войну. Война может по-разному называться. Может называться майданом, но…

И.В. Но?

А.Н. Но я вижу некие проблемы в освещении этого «майдана» Виктором Кином… Талантливый писатель может спрятать интуитивную и очень тонкую мысль даже за нарочитой грубостью.

Идем по повести дальше. При попытке прорваться в Хабаровск Матвеева сильно ранят в левую ногу. Ногу ампутируют ниже колена, и Матвеев – сильный и очень энергичный человек – оказывается вне революционной борьбы. Беда не приходит одна, и от него отрекается девушка, которую он любил – Лиза. Виктор Кин немного закручивает сюжет, и в Хабаровске Матвеев живет в доме Вари, которая, конечно же, влюбляется в него. Казалось бы, Виктор Кин дает Матвееву возможность некоего тихого «выхода» из сложившейся ситуации – жениться на влюбленной Варе и зажить простой и тихой жизнью. Но Матвеев даже не смотрит в сторону этого «выхода».

«Через два дня он узнал, что такое настоящая скука. Это было как болезнь. Каждый час ложился на него непереносимой тяжестью, и к концу дня он чувствовал себя разбитым, как после хорошей работы. У него пропал сон и поднималась температура; Варя говорила – лихорадка, но Матвеев знал, что это такое. Безайс честно старался развеселить его и выдумывал какие-то игры, от которых скука становилась прямо-таки невыносимой. Он был повален и лежал на обеих лопатках, лицом вверх. Один раз он унизился даже до того, что стал строить домики из коробок. Безайс принёс карты, и они сели играть в “пьяницы”. Они сыграли несколько партий, и Безайс смеялся так добросовестно, что Матвеев бросил карты.

– Эта игра для весёлых покойников, – сказал он, покачивая головой. – Когда на кладбище нечего делать, там играют в неё. Иди, Безайс, я, кажется, засну сейчас.

Он повёртывался на бок и лежал несколько часов, не двигаясь, пока не засыпал. Но даже во сне скука не покидала его…»

Матвеев страдает. Он требует. Он – даже кричит на товарищей.

«…– Может быть, все-таки можно? – спросил он униженно и покорно. – Что-нибудь?

Никола покачал головой.

Тогда он (Матвеев) взбесился. Что-то лопнуло в нём, как струна; после, вспоминая это, он мучительно стыдился своих слов. Но у каждого человека есть право быть бешеным один раз в жизни, и его минута наступила.

– Думаете, что я никуда не годен? – сказал он, захлёбываясь. – Отработался?

Это было начало, а потом он назвал Николу канальей и опрокинул стакан и заявил, что ему наплевать на все. Он хотел куда-то жаловаться и говорил какие-то ему самому непонятные угрозы. Мельком он увидел покрасневшее лицо Безайса, который сидел и перебирал край скатерти. Но остановиться уже нельзя было, и Матвеев говорил, пока не вышел запас его самых бессмысленных и обидных слов. Ему хотелось сломать что-нибудь. Он замолчал и, подумав, прибавил совершенно некстати:

– Я член партии с восемнадцатого года.

Только теперь он заметил, что все замолчали и смотрят на него. Но ему было всё равно. Э, пропади они пропадом! У него было одно желание: схватить Николу за плечи и трясти, пока он не посинеет. Никогда ещё мысль о своём бессилии не мучила его, как теперь.

Никола смотрел вниз и носком ботинка шевелил окурок на полу.

– Можете обижаться, – продолжал Матвеев, тяжело дыша. – Мне наплевать. Но я вам покажу ещё!..»

Матвееву объясняют, что «это не игра, будет драка, а на костылях он далеко не убежит». К Матвееву приходит мысль о самоубийстве…

И.В. Прерву Вас, Алексей Николаевич. Извините, но это какая-то ерунда!.. Я мало что понимаю в революционной работе, но разве она состоит только из «драк и беготни»? Неужели товарищи по партии не могли найти Матвееву достойное занятие по его силам?

А.Н. Виктор Кин снова явно огрубляет ситуацию. Хотя дело не только в этом. Давайте вспомним простой и похожий пример – «Повесть о настоящем человеке» и летчика Маресьева. На секунду представьте себе следующую картину: почти сразу после ампутации обеих ног Маресьев добирается на костылях до аэродрома и садится в кабину истребителя. Причина: он хочет летать!.. Когда товарищи пытаются вытащить его из кабины, Маресьев требует, чтобы его оставили на аэродроме хотя бы механиком…

Это чушь?.. Да и еще какая чушь. Я понимаю, потерять левую ногу ниже колена для любого, полного сил молодого человека – сильнейшая психологическая травма. Но как с подобной справился летчик Маресьев? Медленно, упрямо и по-мужски. А если вспомнить уже упомянутого нами Николая Островского, то и он потерял несоизмеримо больше Матвеева и тоже заглядывал в дуло нагана…

И.В. У каждой из перечисленных Вами ситуаций есть свои особенности… В том числе и чисто человеческие.

А.Н. Безусловно. Но Матвеев…

И.В. Вы хотите сказать, что он – слаб?

А.Н. Он не столько слаб, сколько хрупок. А то, что происходит с ним после ранения, похоже на обычную истерику. В сущности, его гибель, когда он идет в одиночку расклеивать листовки в городе, это продолжение попытки добиться своего любым путем – остаться на аэродроме если не летчиком, то механиком. Мол, товарищи не взяли меня с собой?.. Тогда я пойду один! Матвеев именно хрупок, понимаете? Его человеческая сущность не может придумать ничего другого кроме как продолжения борьбы в виде драки. Наверное, он мог остаться в живых и после того, как его схватил белый патруль, а офицер не стал расстреливать его на месте. Но Матвеев уже сознательно жертвует своей жизнью.

Вот последние строки повести.

«…Это была его последняя драка, и он старался как только мог. Иногда им удавалось прижать его, но потом снова одним движением он вдруг вырывался и бил, что было мочи…

Ему удалось высвободить голову, и он судорожно вцепился зубами в чью-то руку. Ни на минуту он не обманывал себя. Арифметика была против него…

– Ты кусаться…