Стивен Кинг за железным занавесом (история книг С. Кинга в СССР и России, 1981-2025) - Ернар Шамбаев

1987 году «Мертвая зона» вышла в сильно отредактированном, цензурованном виде, а в Киеве уже в 1988-м – полной версией (со сценой изнасилования, с убийцей, напевающим песню «Снова в СССР»), не было случайностью. Это было проявлением того самого процесса разрушения монолита. В центре еще пытались придерживаться прежних норм, выверяя каждый абзац, вычищая и не допуская ненужных сцен, заботясь о том, чтобы советский читатель не столкнулся с чем-то излишне вредным. Но на местах, особенно в республиках, уже не так строго следовали этим инструкциям.

Киевские издатели просто воспользовались моментом, когда контроль ослаб, а указания цензоров стали размытыми. В Москве все еще работали по инерции, стремясь «обезопасить» читателя, тогда как в Киеве, стремившимся стать все более независимым, эту опасность уже не воспринимали всерьез. Украинское издательство «Дніпро» в 1988 году работало в условиях начавшегося роста национального самосознания. В республике набирали силу процессы, связанные с ослаблением контроля Москвы, и книгоиздательская политика становилась все более самостоятельной.

Разница между московским и киевским изданиями – это не издательский казус, а один из признаков трещин в некогда единой системе контроля. Цензурная машина еще работала, но уже вовсю буксовала. То, что вчера было невозможным, сегодня вдруг становилось реальностью – и при этом никто не оказывался наказан. Этот процесс неуклонно вел к тому, что через пару-тройку лет советская цензура исчезнет вовсе, оставив после себя лишь воспоминания о своей некогда всесильной роли.

Новое мышление

После триумфальных публикаций романов «Мертвая зона» и «Воспламеняющая взглядом» в журналах «Иностранная литература» и «Звезда» казалось, что путь Стивена Кинга в советскую печать наконец открыт. Однако дальше произошло неожиданное: между 1986 и 1991 годами в советской периодике не было опубликовано ни одного нового романа Кинга. Пять лет – и ни строчки (кроме рассказиков да урезанных повестушек) от самого плодовитого американского писателя, чьи книги тогда расходились на Западе миллионными тиражами.

Это молчание нельзя объяснить простым цензурным запретом или отсутствием материала для переводов (как мы помним из главы про Библиотеку иностранных языков, к 1987 году там уже лежало с десяток романов Кинга). Причины были гораздо глубже – в изменившемся политическом и культурном климате перестроечной эпохи.

С началом Перестройки страна начала стремительно меняться. На высоком государственном уровне происходило сближение с Западом, пропаганда холодной войны сходила на нет. Прежние штампы – про «загнивающий американский образ жизни», «чуждые капиталистические ценности», «вульгарную массовую культуру» – стали неактуальны, а порой и неприличны. Теперь курс – на «нормализацию отношений с Америкой» и «строительство общеевропейского дома».

Кинг оказался на периферии официального внимания. В первой половине 1980-х годов он еще мог быть использован как инструмент пропаганды для обличения «пороков Запада», правительственных организаций, проводящих антигуманные опыты над людьми, и рвущихся к власти фашистов. Но во второй половине десятилетия государственная политика сместилась в сторону переосмысления советской истории, особенно сталинской эпохи. Именно этим и занималась новая культурная политика: публикации Солженицына, Рыбакова, Разгона, Домбровского, Довлатова и других ранее запрещенных авторов заполнили официальные журналы.

Одним из ключевых элементов Перестройки стала гласность – процесс снятия табу, который с 1987 года превратился в лавину разоблачений и пересмотра прошлого. Если ранее основой советской пропаганды было замалчивание неудобных тем, то теперь пресса, телевидение и литература постепенно освобождались от цензурных оков (точнее, власти неожиданно стали это позволять). В центре внимания оказались темы, которые еще недавно считались неприкасаемыми: репрессии эпохи правления Сталина, бюрократизм советской государственной машины, привилегии партийной элиты. Даже такие табуированные вопросы, как секс, организованная преступность, наркомания и проституция, начали открыто обсуждаться в печати.

С каждым годом накал дискуссий возрастал, а к 1989–1990 гг. свобода слова в СССР уже практически ничем не ограничивалась. В прессе публиковались разоблачительные материалы, ранее ходившие лишь в самиздате, впервые заговорили о реальных проблемах экологии, критике армии, неэффективности плановой экономики. Гласность привела к тому, что общество все больше ориентировалось на западные ценности: рыночную экономику, демократию, многопартийность. Одновременно появлялись первые легальные оппозиционные движения, которые начинали набирать политическую силу.

Если поискать символ эпохи гласности, то таким можно назвать журнал «Огонек», который при главном редакторе Виталии Коротиче стал не просто популярным, а невероятно влиятельным общественно-политическим изданием. Его тираж с 1986 по 1991 год вырос с 1,5 до 4,5 миллионов экземпляров, а сам журнал сыграл уникальную роль в формировании нового общественного сознания.

До Перестройки Коротич был вполне лояльным к власти советским писателем и журналистом. В своей книге «Лицо ненависти», за которую он получил Государственную премию СССР в 1985 году, он бичевал капиталистические нравы Запада, противопоставляя их социальному прогрессу советского общества. Антисоветские настроения он называл «злостной клеветой», западных политиков – «циничными лгунами», «мелкими шавками» и «стаей таежного гнуса», а эмигрантов – «предателями» и «дезертирами».

Но после того как Коротич был назначен главным редактором «Огонька», риторика его резко изменилась. Теперь его журнал стал флагманом гласности, первой трибуной для критики советской системы, разоблачения партийной номенклатуры и осмысления исторических ошибок. Те самые идеи, которые он еще недавно называл «злостной клеветой», теперь становились официальной позицией «Огонька».

Журнал публиковал то, что раньше невозможно было представить в советской прессе: статьи об ужасах ГУЛАГа, свидетельства жертв репрессий, критику советской бюрократии. В «Огоньке» печатались авторы, которых Коротич раньше называл «предателями» – в том числе и Александр Солженицын.

Такое перевоплощение Виталия Коротича – от защитника советской идеологии до главного рупора гласности – наглядно отражает характер эпохи. Старые убеждения трансформировались под напором новых реалий, партийные функционеры превращались в демократов, антисоветчики выходили из тени, а советские люди вдруг начали видеть страну совсем другой – не той, о которой им рассказывали десятилетиями.

Вот почему Перестройка не стала временем расцвета для произведений Стивена Кинга в Советском Союзе. Теперь в центре внимания оказалась критика СССР.

А ужасы, готические романы («Сияние», «Кладбище домашних животных», «Жребий Салема») по-прежнему считались «низким» жанром. Ужас как жанр воспринимался советской цензурой с настороженностью и глубоким сомнением. Перестроечная литература и публицистика сосредоточились на исторических, политических и социальных темах своей страны.

Но советский читатель все же получал Кинга – за счет энтузиазма отдельных переводчиков (в первую очередь, стараниями Сергея Таска), маленькими порциями, в форме рассказов и сильно сокращенных повестей, и не в виде полноценных книг, а в журналах, антологиях и газетах. Это был скорее стихийный, чем организованный процесс.

Его рассказы печатались в периодике, будоражили воображение, создавали спрос. А массовое издание книг Кинга началось уже после 1991 года, когда не стало Главлита и Госкомиздата. Как говорится, «рыночек порешал».

Самиздат

Самиздат