Кавалеристы - Артем Владимирович Драбкин

А так… они тяжелые. В основном РГД, РФ-1, лимонка. По два-три носили. Противогазов не было. И сумок противогазных тоже не было. Газ-то не использовали, а зачем они?

– Какая у вас была одежда?

– В сапогах были мы, не в обмотках. Солдатская одежда.

– Как мылись, стирались? Вши были?

– Нет, вшей не было. Меняли часто, не допускали до этого.

– Сами белье прожаривали?

– Часто меняли, до черта было белья. Санчасть была, врачи смотрели.

– Смена белья была?

– Нет. Не носили.

– Чем кормили на фронте?

– По-разному кормили. В основном кашей. У поваров были специальные котлы, на ходу варили. Мы едем, а они варят.

Асан Айтакулов и Артем Драбкин после интервью, 2010 год

– Что было в вещмешке?

– Продукты в основном. Хлеб. Боеприпас в автомат зарядить. Патроны таскаешь.

– Домой письма писали?

– А как же! На фронте писем не получал, а в госпитале получал. При малейшей возможности писал.

– Как относились к комиссарам?

– Замполит был, проводил политработу с солдатами, объяснял, что происходит в мире, проводил воспитательную работу.

– С особистами приходилось сталкиваться?

– Нет. Я их не видел.

– Английская или американская помощь была?

– Я не слышал об этом.

– Женщины на фронте были? Допустим, в вашей части?

– На передовой не было. В санчасти были медсестры.

– Что было самым страшным на фронте?

– Когда ранен был, в тылу у немцев раненый остался. Это было самым страшным. А в остальном… конечно, убивают. Пять, шесть друзей убило. Наступаешь, того нет, того нет – убило. Страшно потерять товарищей.

– Где вы узнали, что Победа?

– Дома. В начале мая 1945-го я вернулся. Потом война закончилась.

– Как вас здесь встретили?

– Я на костылях домой вернулся. Как мать встречает раненого сына, который живой вернулся?!

– Война снится?

– Раньше было. Последнее время нет. Раньше, когда молодой был, конечно, часто снилась. Даже мать говорит, мол, ты кричишь во сне. Постепенно все забывается.

Интервью А. ДРАБКИН, лит. обработка Ю. ЖАБЫКО

Ефремов Владимир Дмитриевич

Владимир Ефремов, 1945 год

Я родился в городе Сальске Ростовской области. Мой отец – выходец из довольно богатой казачьей семьи, он имел казачье звание, но был приверженец марксистских взглядов. Я его плохо помню, он умер в 33-м году, когда мне 8 всего лет было. Когда отец умер, мать вышла замуж за другого, нас двое было ребят, и мы переехали на военно-конный завод. Вообще Сальский район очень большой, он граничит с Калмыкией, военно-конный завод был далеко в степи – 80 км от железной дороги. Там я учился в 5, 6, 7-м классах. Потом, перед самой войной, переехали опять в Сальск. Я уже окончил 9 классов, перешел в 10-й. Я мечтал пойти или летчиком, или в кавалерию.

– Как вы узнали о начале войны?

– Это были уже каникулы. Вообще-то и по радио, и в газетах (мы их не читали, конечно, а радио слушали) всегда говорили, что обстановка очень напряженная. Мне уже 16 лет было. Может, я еще и слабо в политике разбирался, но по радио все время объявляли, что рано или поздно на нас нападут.

Все мы были тогда комсомольцами. Сказать, что я был паинька, я не скажу, у меня был довольно бойкий характер. Все мы кинулись в военкомат. Никого тогда не брали в 16 лет, а в военкомате написано было, что набирали на учебу – на курсы стрелков-радистов дальних бомбардировщиков, но брали не младше 23 лет. Я взял и снял копию метрики, а тогда снимали копию так – переписываешь, а нотариус заверяет. Я сам переписывал, и я эту пятерку так сделал, чтоб потом можно было переправить на тройку, и мой номер прошел, прошел я комиссию. Боялся я за слух или что-нибудь по здоровью, но прошел медкомиссию и думал, что попаду в стрелки-радисты.

Немцы впервые заняли Ростов, его же занимали дважды, а когда начинается тяжелое время, как обычно у нас, убирают в первую очередь начальство. Так и наш военкомат – смылся со всеми документами, и все. Потом наши отбили Ростов, а военкомат не знаю где.

Немцы опять стали на Ростов наступать, и нас всех в 41-м году осенью отправили копать противотанковый ров – от Батайска до Азова, вдоль Дона. Там примерно 40 км. Было очень много людей, преимущественно пожилых и 24–25-го годов. Мы там копали. На каждый погонный метр было по человеку. Колхозы нас кормили, надо сказать, хорошо – полкило мяса и 1 кг картошки на человека. Мы копали шесть метров глубиной и шесть шириной.

Потом немец занимает Ростов второй раз, и мы все побежали – весь трудовой и нетрудовой фронт, побежали все. В Сальск пришли, и прибегает мой дядька родной, он был старший политрук, шпала одна. Бежит куда-то… и мы ушли – комсомольцы, мы побоялись. Начались наши скитания 42-го года. 17 лет. Пристали к воинской части, ушло нас трое, все одногодки. Мы пошли к Кизляру, через Калмыкию. Как мы добирались – это отдельная нудная история. У нас другого выхода просто не было, ну и плюс наш патриотизм. Я играл уже тогда в футбол во взрослой команде, был здоровый парень.

– Перед фронтом вы были морально готовы убивать?

– Когда началась война, в Сальске сильно бомбили крупный железнодорожный узнл. Появились первые трупы. Мы с друзьями ходили на станцию и видели трупы издалека, их убирали. И возникала у меня мысль: «А как же меня заберут, а я мертвяков боюсь?» Не просто боюсь, а даже на рану не могу смотреть, не могу курицу зарезать и даже смотреть, как ее режут. Как же я в армию пойду, ведь война? Настал момент, когда мы уже в марше были в запасном полку и передвигались у линии фронта – нас в 42-м году обучали, и эта мысль все время мне сверлила голову.

Стыдно мне было признаться своим товарищам, хотя я видел, что они старались не подходить к разбитым танкам, машинам, обозам. Потом я подумал: «А как же я буду воевать?» И я усилием воли решил, что надо к этому делу как-то привыкнуть. Я стал специально подходить туда, где убитые люди, расчлененные трупы, чтоб как-то привыкнуть. Кстати, не только я так делал, и у меня в голове до сих пор стоит такая картина, когда мы увидели наш танк. Я после такого никогда не видел. Обычно подобьют – он сгоревший, а сам-то целый, или башня