Кавалеристы - Артем Владимирович Драбкин

Позже я привык к смерти. Мы все приучили себя, без этого невозможно было воевать. Если ты будешь думать о том, как бы остаться жить, то ты будешь переживать каждый день, а зачем переживать? Ты лучше приучи себя к мысли: «Почему ты лучше других, которых уже убило?» Но все равно, до конца я не мог привыкнуть к этой мясорубке. Я мог увидеть что угодно, мог куда угодно пойти, мог лежать рядом с трупами. Но какое-то шестое чувство осталось – я мог стрелять, а вот просто так взять безоружного человека обидеть или убить я не мог. Это повлияло на мою и послевоенную жизнь. Я когда окончил вечернюю школу, стоял вопрос, куда пойти учиться. Можно было на врача, но я боялся крови, уже будучи после фронта, то есть из меня хирурга никогда бы уже не получилось. Ведь это чувство у всех, наверное, было. Я не думаю, что кому-то нравилось, ну, за исключением отдельных личностей, а в широком смысле это чувство есть у всех, отталкивающее – чувство жалости.

Выстроили нас, говорят: «Кто из вас пулеметчик?» А рядом со мной стоял один кадровый служивый, он был после ранения, мы уже как пополнение в запасном полку. Он мне рассказывал, что он станковый пулеметчик. Я его толкаю: «Ты чего?» А он: «Ты молчи, дурак!» Прошел покупатель – нет пулеметчиков! Тогда, говорит, я сам назначу, и самых здоровых, в том числе и меня. Так я стал станковым пулеметчиком на «максиме».

Попали мы в 34-ю гвардейскую стрелковую дивизию, 105-й стрелковый полк, пулеметная рота, я был второй номер. Эта дивизия была создана на базе присланной из Москвы воздушно-десантной бригады, ее разбили в боях, а на ее базе создали нашу дивизию. Поэтому у них почти не было тягловой силы, ну зачем она воздушно-десантной? Машин и лошадей почти не было, все мы таскали на себе.

Положено так: первый номер несет ствол пулемета – где-то 18 кг, второй номер – станок – 22 кг, с колесами который, а третий номер несет патроны. Вот мы втроем в расчете пулеметном. Вот это только кажется, что на колесах его легко везти. Легко везти только по асфальту. Да еще и винтовка у тебя, длинная Мосина, со штыком, и свои патроны. После формировки заняли Ростов, там в самом Ростове боев почти не было, немец отступил к Таганрогу, там есть река и знаменитый Матвеев курган, у нас – Мамаев, а там Матвеев, вот там были ожесточенные бои. Обстановка складывалась очень тяжелая. Дело в том, что мост через Дон был взорван, а была только понтонная переправа в одну сторону, это было в начале 43-го года, в марте, конец февраля. Тогда еще слякоть, мороз, холод. Кормили нас очень плохо. Голодные были, не знаю какие. Вшивые. Вошь разъедала. Там ничего не хватало. Только снабжались снарядами, боеприпасами, больше ничего.

Моего первого номера убили, и я стал первым номером пулемета. В начале марта, где-то третьего, нам выдали погоны. Их принесли на передовую сначала, не в тыл. У нас траншей не было, а окопы отдельные. Мы не могли траншей выкопать, на Матвеевом кургане были немцы, копать было невозможно – мерзлая земля, да и сил у нас не было. Кормили нас ночью. Привезут в термосе. Конина, если есть немножко, и пшено. Но зато нам давали по 1 кг хлеба и по 50 г сахара – гвардейский паек. Хлеб был, я такого хлеба… не знаю, почему он такой мерзлый был, что топором можно было только рубить, но давали сайку, и мы сразу съедали, настолько мы были голодные.

Ночью покушаешь, а так все время голодные. В общем, обстановка была ужасная, такая апатия, я никогда больше такого не испытывал, нигде. Рядом было болото. Командование, оно же понимало, и я понимал, что, если я буду стрелять днем – меня ж засекут, меня могут накрыть огнем. Это же пулеметная точка. Поэтому какой выход? Стрелять как можно меньше, а командование: «Нет! Не пойдет. Вот тебе столько-то патронов – и ты должен их отстрелять!»

Наш пулемет был придан стрелковой роте. Роту поддерживал. Ну, представьте себе, пулеметная рота, запчасти, снабжение патронами. Мы можем держать своего мастера, одного на всех. А когда бой, мы попадаем уже в распоряжение временное.

Обычно пулеметы ставили где-то с фланга. Очень мало людей знает, в чем преимущество «максима». Он очень тяжелый, но ведь наше командование тоже были не дураки, взяли бы и выдали всем ручные пулеметы. Ручной по сравнению со станковым – слабак! В каком смысле? Обычно в те времена были атаки внезапные, в ненастное и ночное время, это знали. Представьте, у меня станковый пулемет, станок держится, укреплен почти намертво, на нем поворачивается ствол на секторы, там есть дырочка, как и на миномете, винты наводки, не просто руками, а вертикальной наводки. В долговременной обороне я нахожусь с пулеметом на фланге, где противник, я знаю, вижу, откуда стреляет, и я по нему стреляю. Когда я уже пристрелялся, где я попадал, откуда он предполагаемо придет, и на этом секторе в дырочках зафиксировал и винт вертикальной наводки. Ну, куда ты ночью начнешь стрелять?! А когда ты это все зафиксировал, то есть он никуда не уйдет, и никто ко мне не подойдет – я всех уложу с пулемета. Поэтому, когда говорят про пристрелянное место, это не просто слова, это значит оно зафиксировано механическим способом.

Засекли меня и напали, уничтожили наш пулемет, а меня ранило, но наши все-таки отбили. Нас забросали гранатами и стали в упор расстреливать из автоматов. Я получил пулю в левое плечо. Подобрались они к нам к утру. Спать-то там невозможно, холодно в окопах. Вот один наблюдает, а те лежат дремлют, а тот, кто наблюдает, тоже полуспит.

Я попал в госпиталь. Пальцы на ногах у меня были отморожены, сам я был очень грязный, весь во вшах, привезли нас в Ростов, голодных до неимоверности. Положили в госпиталь – бывшая глазная поликлиника – ни коек, голые полы, ничего нет, разбито все… Зато у меня новые погоны были. Вот что интересно, нас же заставили их пришить к грязным шинелям, пуговицы блестящие. Хоть бы пуговицы не заставляли.

Не то что плакать, противно смотреть было. Они же новые, а шинель вся в грязи. Шинель моя была в крови и накинута на плечи. Нас привезли и