Кавказская рулетка - Ольга Владимировна Покровская

секунд назад – может, как раз в тот момент, как я оказалась в этом чужом теле – мой спутник поскользнулся на мокром камне, неловко оступился и вывихнул ногу. Он не орал пока – должно быть, действовал болевой шок, но бледнел на глазах.

Знаешь, это было странное ощущение. Я оказалась в чужом сознании, в чужом теле, да. Но при этом управлять им, действовать по своему усмотрению не могла. Я – взрослая, неглупая, решительная женщина – завидев такую картину, наверное, взвалила бы пострадавшего мальчишку на закорки, дотащила до деревни, а там, разузнав, что у них со связью, постаралась вызвать скорую или хотя бы снарядить больного на какой-нибудь подводе к ближайшему врачу.

Но мальчик, внутри которого я оказалась, не желал подчиняться моей воле, он действовал сам, мне же дозволялось смотреть на все происходящее изнутри – но и как бы со стороны. Я вообще не была уверена, что хозяин тела был осведомлен о моем присутствии.

Я чувствовала, как мальчишка пугается, как бросается к своему брату, не представляя, что делать дальше. Как падает на колени, осторожно берет в руки его больную ногу, исполненный сострадания, страха и желания помочь, а затем… Я не знала, что произошло дальше, не понимала, как это объяснить. Ощущение было такое, будто мальчик впал в транс, в некий религиозный экстаз, может быть, это было отчасти сродни тому, что чувствовала я, когда надо мной читал Коран мулла. В голове у мальчишки зашумело, и все его тело наполнилось болью, изматывающей, выламывающей суставы болью. Он будто бы впитывал страдание другого, пропускал его через себя. И при этом не выпускал из маленьких ладоней больной ноги, затем потянул распухшую ступню на себя, не прекращая раскачиваться в разные стороны и монотонно произнося молитвы.

Я уверена была, что сам мальчик видеть этого не мог, но я, я, настоящая, видела, как испуганно и изумленно вытаращился на него брат. Как осторожно подергал ногой, пытаясь вырвать ее из рук Ибрагима. Как потряс того за плечо, пробормотав:

– Эй… Ты чего?

Но мальчишка никак на него не отреагировал, он находился сейчас в каких-то высших сферах. Вернее, если можно так выразиться, всем своим существом служил передаточным звеном между этими высшими сферами и ребенком, испуганно глядевшим на него с земли.

Лицо пацаненка тем временем начало постепенно приобретать нормальный оттенок. Щеки порозовели, нога же, все так же находившаяся у мальчишки в руках, незаметно выправилась, осталась лишь небольшая припухлость у щиколотки.

Со стороны деревни к нам уже бежали люди – мужчины, женщины, дети. Какой-то старик в темной рубахе и высоких кожаных сапогах ковылял, опираясь на сучковатую палку. Заполошно подбирая длинную юбку, спешила полная бабка в платке. Я – вернее, не я, а мальчишка, которым я стала, – поднял голову, медленно приходя в себя, взглянул на приближавшийся народ, судорожно прижал руку ко рту. А затем перед глазами у меня потемнело – и я поняла, что мальчик потерял сознание от изнеможения.

Снова открыв глаза, я увидела небольшую комнату в незнакомом доме. Вокруг царила чистота. Светлые стены были намытыми до белизны. Фотографий на них не было, в комнате вообще не было ничего лишнего. Видавший виды диван покрывал вытертый ковер с арабской вязью по краям. Семья явно была бедная, но очень чистоплотная. В комнате носились запахи свежей зелени, молока и лепешек. За низким окном, под которым я лежала, была уже ночь, виднелось черное, усыпанное звездами небо. В противоположном углу находилась еще одна кровать. Чуть подавшись вперед, я рассмотрела, что на ней, удобно устроившись в подушках, спал юноша лет шестнадцати. Черты его лица показались мне знакомыми, и, присмотревшись, я вдруг поняла, что передо мной был тот же самый вывихнувший ногу мальчик. Только лет на десять старше.

Что же тогда стало со мной самой? Я вытянула вперед руки, уставилась на них в темноте. Это, несомненно, уже не были руки ребенка, скорее – молодого мужчины, юноши. Крепкие, сильные, привыкшие к работе на земле, но, вместе с тем, с еще по-подростковому тонкими запястьями. Получалось, и тот, в чье сознание для чего-то забросил меня проклятый оккультист, тоже вырос?

Я соскочила с постели, бесшумно пробралась к полуоткрытой двери и выглянула, пытаясь понять, куда же я попала. За дверью оказалась еще одна комната, большая, ярко освещенная. Посреди нее стоял стол, за которым явно не так давно ужинали. Возле него хлопотала женщина в длинной юбке и рубашке с начесом, с миловидным, но озабоченным лицом. За столом сидел нестарый еще мужчина, а рядом с ним – полная пожилая женщина. Кажется, эти лица – только более молодые – я видела среди спешивших к мальчикам людей.

Должно быть, мужчина и женщина были родителями мальчиков, а эта старуха – бабушкой.

– Ты послушай меня, послушай, – внушала мужчине старуха. – Я, может, глупая, неграмотная, но жизнь-то прожила, всякое видала. Ему учиться нужно – Ибрагиму! Аллах дал ему дар – помнишь, как он Магомеда излечил, когда тот ногу вывихнул?

– Это не мое решение, – почти рассердился мужчина. – Ты же знаешь, вчера, после мовлида, старики решили, что старший сын останется дома. Магомед поедет учиться в Ставрополь, через два года. А Ибрагим останется с нами – так они решили.

– ДалМуккалах к добру, – запричитала старуха, схватившись за подвязанные темным платком щеки, и принялась раскачиваться из стороны в сторону. – Беда через это выйдет, помяни мое слово. Беда. Аллах хочет, чтобы Ибрагим учился, а ты против его воли идешь. Беда…

И опять меня словно швырнуло во времени. Все померкло на миг, а когда вспыхнуло снова, я опять увидела себя в той же комнате, только на этот раз ярко освещенной полуденным солнцем. Магомед – я поняла уже, что так звали брата Ибрагима – лежал все на той же кровати. Только теперь на лице его не было сонного умиротворения. Он был без памяти – мертвенно бледные черты заострились, темными провалами зияли глазницы, резко выступали обтянутые кожей скулы. На щеках полыхал лихорадочный страшный румянец, а из полуоткрытых запекшихся губ вырывалось хриплое прерывистое дыхание.

– Сынок мой, сынок, не оставляй нас, не умирай, – рыдала забившаяся в угол мать.

За моей спиной хлопнула дверь, и в комнату влетел запыхавшийся отец.

– В горах обвал, скорая проехать не может, – сообщил он. – Будем ждать и молиться.

А женщина в углу от этих его слов запричитала еще отчаяннее, еще страшнее.

Со мной же снова творилось странное. Я видела все словно со стороны, и в то же время отчетливо ощущала смятение Ибрагима, его боль, его горе. «Это тиф, тиф… – стучало в моей голове. – Медлить нельзя, станет хуже. Нужно помочь, спасти…»

Ибрагим бросился к постели брата, дотронулся руками до его пылающего в лихорадке лба, стал читать Ясин – как тогда, в тот ясный летний день, когда Магомед вывихнул ногу, играя у ручья. Я чувствовала, как всеми силами своей души он желал помочь брату, исцелить его. Как, словно ощупью пробираясь в темноте, старался снова сделать свое тело передатчиком между миром реальным и высшим. Но не мог. Слишком сильный недуг вытягивал из брата жизнь, а у Ибрагима не хватало сил, не хватало знаний, которые могли бы помочь ему, подсказать, как действовать. Он бессильно цеплялся за руки Магомеда, шептал молитвы, но чувствовал, что все бесполезно, что жизнь утекает из этого молодого сильного тела, утекает бесследно, легким горным туманом уносясь куда-то в вышину.

А следом я увидела свежую могилу на покрытом зеленой травой холме. И вмиг постаревшего отца – плечи его, еще недавно сильные и могучие, опустились, у рта залегли скорбные складки.

– Мать была права, сынок, тебе нужно учиться, – сказал он Ибрагиму, и я ощутила, как на мое плечо легла его тяжелая ладонь. – Если бы я только послушал ее, может быть, мой Магомед, мой младший сын сейчас был бы жив. Поезжай, Ибрагим, в память о своем брате. Поезжай, занимайся усердно, слушайся учителя, и однажды ты сам сможешь помогать людям, исцелять больных, наставлять на путь заблудших. Да пребудет с тобой Аллах.

Только в эту самую минуту, стоя по щиколотку в траве, у свежей могилы, и слушая горькие слова этого человека, я внезапно поняла, в чьем теле оказалась. Нет, это был не просто какой-то мальчик, не просто юноша Ибрагим – это был он, мулла, к которому в тот день так неожиданно занесла меня судьба. Он для чего-то впустил меня к себе в голову, позволил увидеть свое детство, свой дом, своих родителей, и тот самый момент,