Кавказская рулетка - Ольга Владимировна Покровская

странным был тот момент, когда соприкоснулись наши руки. Ведь это я, я сама, коснулась руки себя прежней. От этого чертового зеркального коридора, проклятой ленты мебиуса можно было сойти с ума. Я бы, наверное, и сошла, если бы Ибрагим в этот самый момент не заговорил своим низким, умиротворяюще действовавшим на окружающих голосом.

– Куда же вы едете совсем одна?

А я с интересом наблюдала, как я – или не я, а та глупая дерзкая девчонка, я так и не поняла тогда, кого мне во всей этой дикой истории именовать «я» – самоуверенно вскинула голову и ответила:

– А чего мне бояться?

– Вы верно ставите вопрос, – улыбнулся Ибрагим. Я не могу сейчас сформулировать для тебя эти ощущения, но я и чувствовала, как его губы сложились в улыбку, и видела эту улыбку в собственных воспоминаниях. – Бесстрашие происходит от незнания. Когда человек осведомлен о том, что его ждет, о том, что может ему угрожать, он начинает бояться – за себя, за свою душу, за своих близких. И страх помогает ему принимать более взвешенные решения.

– Ой, ну ты тоже, наверное, как моя бабка, будешь меня пугать, что вокруг – одни бандиты и мошенники, которые непременно меня облапошат и изнасилуют. А я ничего не боюсь. И еду в Ростов. У модельера Волкова там показ причесок. Я у него ведущая модель в показе. Слышал про такого?

– Нет, не слышал, – тонко улыбнулся Ибрагим. – Но могу себе представить.

– Ну теперь ты мне скажешь, что стать моделью, это все равно, что отправиться на панель, – докончила начатую мысль девчонка, встряхнув золотистой гривой.

– Нет, не скажу, – покачал головой Ибрагим. – Это не самое страшное, что тебе угрожает.

– Что же страшнее? – дурашливо округлив глаза, спросила попутчица.

– Страшнее – потерять себя, не воспользоваться даром, который был дан тебе при рождении. Растратить его впустую, а однажды столкнуться с тем, что путь твой, которому суждено было стать долгой дорогой, зашел в тупик. И, оглядываясь назад, ты видишь лишь грязь, мусор и порок.

Ибрагим произносил эти слова негромко, а я смотрела его глазами на саму себя и видела, видела то, чего сама в себе не осознавала в тот момент своей жизни. Видела одиночество, ненужность, потерянность, отгороженность от людей, непонимание того, куда мне двигаться дальше, видела отвращение к тому, что было тогда моим миром…

– Какой еще дар? – неприветливо буркнула семнадцатилетняя я.

И Ибрагим через стол потянулся к томику Восточных исследований Николая Рериха, который я отложила на стол, и извлек оттуда надвое сложенный и исписанный плохим подростковым подчерком листок.

– А что у вас здесь?

Девчонка неожиданно покраснела. Вернее, я, я, прежняя, зарделась алым пламенем. Мне было стыдно признаться даже себе самой, что по ночам, вернувшись из клуба с очередного модного показа скороспелых дизайнеров и смыв кое-как наложенный грим, я со всех ног бросалась к своему письменному столу. И там, под зеленым абажуром старой дедовской лампы, начиналась моя настоящая жизнь. Причудливые слова складывались в предложения, обретая форму, придуманные человечки оживали и находили свою судьбу. Каким-то непостижимым образом сидящий напротив меня мужчина понял это. Распознал за хамоватыми выходками одинокую и мятущуюся натуру будущего бродяги-исследователя.

– Это… так, – смущенно пролепетала она. – Ерунда. Балуюсь, от нечего делать.

– Не ерунда, – покачал головой Ибрагим. – Это, может быть, самое важное, что сейчас есть в твоей жизни.

Он взял меня за руку, и я ощутила, как пока еще хрупкие девичьи пальцы слегка подрагивают в его горячей ладони. И, повинуясь какому-то непонятному зову, вложила свою руку в его. И вот опять меня накрыло то странное, выворачивающее душу ощущение, тот полумистический ужас от осознания, что я прикасаюсь к самой себе – через года.

Меж тем поезд, гулко ухнув, затормозил на полустанке. Темные тени проносились мимо по шоссе, лишь изредка разрезаемые светом дальних фар. Ибрагим молчал. Молчала и я. Мы смотрели друг на друга, как будто много лет назад были насильно разлучены, и, наконец, смогли встретиться. Смотрели и держались за руки. Это смутное воспоминание тревожило меня потом много лет. То ли сон, то ли явь. То ли отрывок из иной жизни. Поезд, девушка и молодой мужчина, его силуэт – прекрасный, скульптурно вылепленный в темноте, как абрис античной статуи. Было ли это? Могла ли я это помнить, или все это все приснилось мне, привиделось миражом, полудетской фантазией одинокого подростка?

Ибрагим, то есть я в теле Ибрагима, почувствовал, как к горлу подкатывает горький комок. Ему вдруг до смерти жаль стало эту никому не нужную девочку, у которой никого не было на всем белом свете. Которой некому было сказать, что в свои неполные 17 лет едет она в Ростов на показ какого то великопафосного извращенца. Едет совсем одна и не ведает в своей детской озлобленности и наивности, что в дороге с ней может случиться, все что угодно. У нее нет ни любящей матери, ни брата, ни отца. Нет никого, кроме старой бабушки. Но бабушка в очередной раз лежит в больнице, и предупредить о своем отъезде ей некого.

Ибрагим еле сдержался, чтобы не дать волю слезам и наполнившему его сердце страху за этого несмышленого подростка, единственной радостью для которого было сочинение хлестких историй. Я все это видела. Видела глазами Ибрагима и чувствовала его сердцем. Воображаемое девчонкой великолепное будущее, по сути являвшееся чредой серых будней в баснословно дорогом, но безрадостном особняке. Я видела себя – поскучневшую, утомленную, выбирающую очередные вещи в фешенебельном бутике в компании полного и важного господина. Узнавала себя, такую же усталую, потухшую, в сутолоке ночного клуба. К тому моменту богатый любовник, насытившись моей молодостью, уже променял меня на такую же ничего не смыслящую старлетку. И эта незнакомая мне я рыскала в душном, заполненным сизым сигаретным дымом помещении в поисках нового спонсора. Я видела себя такой, какой видел меня Ибрагим. И это было ужасно.

Но несмотря на тяжкий морок и предчувствие беды, навалившиеся на меня, смогла я разглядеть и подтянутую молодую женщину, получающую диплом востоковеда. Видела, как она учится в особой закрытой школе, в уютном особняке на Третьяковке, и сдает спортивные нормативы по субботам. Передо мной словно открывались две параллельные реальности, две параллельных жизни. Та, которая была мне уготована, и та, к которой я, наивная, неопытная, растерявшаяся, неслась сейчас на этом поезде. И мне жутко стало от понимания, как просто тогда мне было все потерять, что только благодаря чуду – этой загадочной встрече в купе – я в результате смогла взяться за ум и вырулить к чему-то более правильному, более глубокому, осознанному, чем участь потасканной золотоискательницы.

Вихрь этих видений и мыслей утомил меня и разбередил душу Ибрагима. Он устал. Чудовищно устал от бремени видеть все и быть не в силах вмешаться.

Впрочем, оставим подробности. Там, в поезде, я сильнее вцепилась в руку Ибрагима, наклонившегося ко мне через стол.

– Тебе нужно учиться, девочка! Дар, который мы получаем свыше, есть лишь зерно. И от нас, от того, насколько бережно мы будем за ним ухаживать, взращивать его и лелеять, зависит, вырастет ли из него драгоценный колос. Тебе даровано многое, так не втаптывай в грязь эти бесценные дары. Тебя ждет лучшая судьба. Да ты ведь и сама это знаешь.

– Ничего я не знаю, – буркнула девчонка.

Но мне видно было, что слова Ибрагима зацепили ее, несмотря на показной гонор. Я ведь и помнила эту сцену, помнила, как в горле у меня защипало, как навалилось вдруг осознание того, что моя юная беспутная жизнь выворачивает куда-то не туда.

– Знаешь, – уверенно возразил он и коснулся теплыми губами моего лба.

Я, нынешняя, помнила, что когда жар его дыхания опалил мне лицо, я потеряла сознание. Свет сузился в одну точку, закрутились неясные блики, и очертания дороги, поездные гудки в бешеной карусели сошлись воедино и вскоре исчезли, превратившись в черное ничто…

И лишь в последнюю секунду я успела разглядеть Ибрагима, тихо выходящего из поезда на нужной ему станции. Бросив последний взгляд на уснувшую на своей полке девушку, он прошел по коридору, спустился по хлипкой металлической лесенке на перрон и вдруг увидел последнее видение – будущее, которое ждало эту девчонку, если она последует его совету, пойдет учиться, всерьез займется творчеством. Эта сцена развернулась перед моими глазами так ярко, будто я смотрела фильм на большом экране, и поразила меня – ведь это был реальный, совсем недавний эпизод из моей жизни.

Женщина, чуть