Кавказская рулетка - Ольга Владимировна Покровская

А я как раз в описываемое время должна была отправиться на очередные съемки, то бишь, работать. А когда я работаю, меня лучше не беспокоить. Но он, добрая душа, сей факт оставлял без внимания, игнорировал, воображая себя тайным родственником Дональда Трампа, жене которого трудиться необязательно. Увы, сия мысль кардинальным образом отличалась от правды. А я очень люблю свою работу… Почти так же как себя. Себя я знаю чуть больше 25 лет. А учитывая, что своего мужа чуть больше полугода…

Итак, он звонил, обижался, великодушно прощал, снова звонил, приглашал в ресторан. Там будут друзья, и надо будет их развлечь. А перед этим, дома, нужно выслушать, погладить рубашку, снова выслушать. А если вовремя этот поток сознания не остановить, муж зафантазируется и вообще станет нести полную околесицу. Я начину психовать. Я вообще всегда психую, когда мне стыдно. А за чужую глупость, произнесенную с гордо выпученым пузом, мне стыдно вдвойне. Значит, не усну. А завтра, не забываем, вставать в 6, завтра съемки и это самая настоящая катастрофа. А если не высплюсь, то послезавтра вообще не усну, ибо послезавтра день икс, – 10 часовой перелет через океан.

В общем, с меня всего этого цирка было довольно. Муж однако принять мои доводы отказался, отмел их все, как бесполезный бессодержательный мусор, обозвал меня стервой и вышел на тропу войны. В этом я убедилась очень скоро, когда обнаружила, что все мои кредитные карточки заблокированы, а замки в квартире (к слову сказать, купленной на мои деньги) сменены. Таким нехитрым способом пылкий супруг пытался сказать мне: «Вернись, я все прощу».

Однако получилось по-другому. Перелет пришлось перенести, и я пожаловалась на свои несчастья одному старому знакомому, выходцу с Кавказа, давно уже обосновавшемуся в Москве, а тот, в качестве помощи, предложил свести меня со своим молодым племянником, который, по его словам, знает, как защитить одинокую и растерянную девушку от зарвавшегося хама.

Итак, в назначенное время я пришла в кафе, и навстречу мне из-за столика поднялся юноша, словно только что выпрыгнувший со старинной серебряной чеканки. В этом двадцатидвухлетнем чеченце, представившимся мне Дени, было все, что всегда присутствует в описаниях пылких юных горцев – горячие шальные глаза, острые резко очерченные скулы, черные жесткие, как свалявшийся каракуль, кудри, тонкий и гибкий стан, подобный турецкой сабле. Ну и какие там еще детали обычно фигурируют в классической литературе? Короче говоря, «Чеченец бродит за рекою, господа»….

– Здравствуйте, меня зовут Оксана, Александр Мамедович Вам, наверное, говорил о моих проблемах, – начала я и немедленно сбилась, ошпаренная его быстрым бешеным взглядом.

В тот раз Дени мало говорил, больше слушал меня и кивал, не сводя с моего лица обжигающе-черных глаз. Лишь когда я упомянула, что не могу попасть в собственную квартиру и кантуюсь у подруги, он коротко бросил, что скоро уладит этот вопрос.

В тот же вечер я, собрав немногие оставшиеся после разрыва с мужем вещи, переехала в квартиру, где обретался Дени и два его друга, таких же юных и горячих чеченца. Подруга, провожая меня, загостившуюся, с заметным облегчением, тем не менее, охала и ахала, изумляясь, как это я не боюсь селиться с ватагой «черножопых бандюганов». Я же, немного знакомая с чеченскими традициями, объяснила ей, что за меня хлопотал старший родственник, пожилой уважаемый человек, и, стало быть, бояться совершенно нечего, никто и пальцем меня не посмеет тронуть.

В общем, именно так все и вышло. Несколько дней я прожила в просторной трехкомнатной квартире, поддерживаемой джигитами в идеальном порядке. Мне выделили отдельную комнату, куда без стука никто не входил, и обращались со мной с подчеркнутым почтением. Я же, почувствовав себя защищенной от козней отставленного супруга, слегка расслабилась и забавлялась, наблюдая за повадками молодых волчат, обещающих вырасти в опасных свирепых волков.

Вообще все это житье-бытье очень напоминало мне юность, проведенную в институтской общаге: ребята жили дружно и весело, правда, в отличие от моих однокурсников, почти не пили, в остальном же были обычными юнцами – немного ленивыми, немного беспечными любителями приврать и покрасоваться. Правда, у каждого имелось по обрезу, не говоря уж о другом каком-то распиханном по углам квартиры оружии, но моей жизни все это как-то не касалось. Все эти их полубандитские сходки, выбивания денег из должников, решение чьих-то «проблем» проходили мимо меня. Все это их робингудство на кавказский манер, своеобразный кодекс чести, по которому запрещалось обижать слабых и невинных, а все шишки доставались только нехорошим людям (о том, кто дал им право делить людей на хороших и плохих они не задумывались) существовало где-то отдельно от меня.

Дела мои, тем временем, понемногу решались и вскоре Дени, все эти дни не сводивший с меня преданного взгляда, принес мне на подпись оформленные для развода бумаги, и сообщил, что подрастерявший спесь муж согласен на честный раздел имущества.

Итак, все было улажено, я вернулась домой, а через два дня уже бродила по залу вылета Шереметьево-2, ожидая начала регистрации на рейс, отбывающий в Нью-Йорк. Вдруг кто-то окликнул меня по имени, я обернулась и встретилась взглядом со смоляными горячими глазами Дени.

– Как здорово, что ты пришел меня проводить. Спасибо! – разулыбалась я.

– Ты улетаешь, – как-то хрипло произнес он. – Вернешься?

И в этот момент в его глазах я разглядела то, что ускользало от меня все эти дни, прикидывалось то долгом перед дядей, то дружеским расположением, то своеобразным кавказским представлением о справедливости. Без всякого сомнения, мальчишка влюбился в меня со всей пылкостью юного джигита. «Бедный мальчик, мне так жаль», – едва не сказала я. Но удержалась, сообразив, что смертельно оскорблю его, мужчину, воина, защитника униженных и оскорбленных, поэтому лишь провела ладонью по его жестким, спутанным волосам, улыбнулась и пообещала:

– Вернусь. Конечно, вернусь.

А уже через час тряслась в зоне турбулентности в самолете, и думать забыв о томящемся неразделенными чувствами юном горце.

Впрочем, через полгода я действительно вернулась. Очень хотелось ощутить тепло родного дома, насладиться красотой любимой, родной речи. В какой-то момент, находясь в Америке, я испугалась. Испугалась того, что начинаю мыслить на англорусском. И когда пожилой турист– соотечественник (это я сразу выяснила по чудовищному акценту) спросил меня, как добраться до центра, я начала, весьма криво и тщательно подбирая слова, отвечать ему по-русски, мысленно же прекрасно переводя свою тяжелую речь на английский. Именно тогда я и поняла – пора домой. И вскоре ступила на родную, усыпанную мелкой белой крупой позднего ноября, землю.

По возвращении я решила наведаться к моим чеченским друзьям, вручить им, отвоевавшим мне свободу соколикам, скромные американские презенты, ну и просто так, повидаться со смешными мальчишками, напоминавшими мне пришедшуюся на лихие девяностые юность. Явилась без звонка, нагруженная подарками. Дверь мне открыл Дени.

До сих пор понять не могу, как получилось, что я сразу же оказалась в его жилистых ловких руках. Я едва успела произнести «Привет!», и в то же мгновение ощутила горячие ладони на своих плечах и твердые мускулы груди, к которой оказалась прижата, его дыхание на своей щеке, его губы на моих губах.

– Лихо, – выдохнула я, пытаясь высвободиться. – Ты всех старых знакомых так встречаешь?

Мальчик же, кажется, напрочь утратил чувство юмора, вцепился в меня мертвой хваткой, словно боялся, что я ускользну, как ночное видение, гладил волосы, плечи и твердил:

– Ты вернулась! Вернулась!

Дени ухаживал за мной со всем пафосным провинциальным шиком, действовал «по понятиям». Все эти приемы еще с юности были мне хорошо знакомы – влетающий во двор на всех парах лоснящийся в лучах солнца мерседес, какие-то немыслимые золотые побрякушки, которые я стеснялась носить – слишком уж дешево они выглядели.

– Я женюсь на тебе! Ты выйдешь за меня, выйдешь? – чуть ли не каждый день допытывался он.

– Твой папа не разрешит, – отшучивалась я. – К тому же я никогда не приму ислам.

Кто знает, может быть, я и совершила бы этот дикий немыслимый поступок, привлеченная его юностью, пылкостью и беззаветной преданностью, которую я отвыкла уже видеть в мужчинах. Вероятно, нам удалось бы как-нибудь поколебать патриархальные устои его строгой семьи, если бы… Если бы Дени сам не познакомил меня с Исламом.

Я навсегда запомнила этот день – мягкий полусвет раннего зимнего вечера, струящийся через окно, негромкая музыка, доносящаяся из комнаты одного из ребят, и какое-то смутное,