Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

за ним. Тартесс, Гадес (Кадис) и другие испанские города признали свое поражение, и Карфаген богател на золоте и серебре, железе и меди, добываемых в Испании. Он захватил Балеарские острова и продвинул пределы своего влияния вплоть до Мадейры; он покорил Мальту, Сардинию, Корсику, западную половину Сицилии. Он обращался с подвластными ему странами с различной степенью суровости, назначая ежегодную дань, привлекая их население в свою армию и строго контролируя их внешнюю политику и торговлю. Взамен он обеспечивал им военную защиту, местное самоуправление и экономическую стабильность. Мы можем судить о благосостоянии этих зависимых территорий по тому факту, что жители Лепты Малой вносили 365 талантов (1 314 000 долларов) в год в казну Карфагена.

Эксплуатация его державных и торговых преимуществ позволила Карфагену в третьем столетии до н. э. стать самым богатым из городов Средиземноморья. Торговые пошлины и налоги приносили ему ежегодно 12 000 талантов — в двадцать раз больше, чем получали Афины в пору своего расцвета. Высший класс жил во дворцах, носил дорогие одежды, питался изысканными яствами. Город, в котором теснились четверть миллиона жителей, прославился своими знаменитыми храмами, публичными банями, но прежде всего своими безопасными гаванями и вместительными доками. Каждый из 220 доков был украшен двумя мраморными колоннами, так что внутренняя гавань (cothon) представляла собой величественное зрелище круга из 440 колонн. Отсюда широкая улица вела к Форуму — опоясанному колоннадой квадрату, уставленному греческими скульптурами и вмещавшему административные здания, торговые представительства, суды и храмы; к нему примыкали по-азиатски узкие улочки, кишащие тысячами лавок, предлагающих изделия сотен ремесел и оглашаемых криками заключающих сделки купцов. Дома поднимались на шесть этажей, но часто целым семьям приходилось ютиться в единственной комнате. В центре города в качестве одной из многих будущих подсказок римским строителям возвышался холм, или цитадель, — Бирса; здесь располагались сокровищница и монетный двор, святыни и колоннады и прекраснейший из карфагенских храмов, посвященный великому богу Эшмуну. Вокруг обращенной в глубь материка части города была возведена тройная защитная стена высотой в 45 футов, с еще более высокими башнями и бастионами; внутри стен можно было разместить 4000 коней, 300 слонов, 20 000 солдат{84}. Снаружи оставались поместья богачей, а за ними лежали поля бедняков.

Карфагеняне были семитами, родственными по крови и антропологическому типу древним евреям. Их язык то и дело поражал слух отзвуком еврейской речи, как в случае с названием главных магистратов — шофетов (shofetes; евр. shophetim), или судей. Мужчины отращивали бороды, но обычно брили верхнюю губу при помощи бронзовой бритвы. Большинство из них носили фески или тюрбаны, туфли или сандалии, а также длинное просторное платье; верхние слои общества переняли греческий стиль одежды, окрашивали свои одеяния пурпуром и окаймляли их стеклянными бисеринами. Женщины вели преимущественно замкнутый и скрытный образ жизни; они могли достичь высокого положения в качестве жриц, но во всех остальных областях жизни им приходилось довольствоваться лишь верховной властью своего очарования. И мужчины и женщины носили драгоценности и пользовались благовониями, а иногда продевали кольцо через нос. Нам мало известно об их нравах, если не считать сведений, сообщаемых их врагами. Греческие и римские писатели описывают их как обжор и пьяниц, как любителей собираться за обеденным столом, целиком сосредоточенных на поглощении пищи, как людей, столь же распущенных в любви, сколь вероломных в политике. Вероломные римляне употребляли словосочетание fides Punica («карфагенская верность») как синоним коварства. Полибий сообщал, что «в Карфагене не считается постыдным ничто, что приносит прибыль»{85}. Плутарх поносил карфагенян как «жестоких и угрюмых, послушных властителям, тягостных для подчиненных, впадающих в крайнюю трусость, когда они напуганы, и в крайнюю дикость, когда разгневаны, упрямых в своих решениях, суровых и не способных чувствовать радости и прелести жизни»{86}. Но Плутарх, хотя он, как правило, честен в своих свидетельствах, всегда оставался греком; что касается Полибия, то он был близким другом того Сципиона, который сжег Карфаген дотла.

Худшие стороны Карфагена отчетливо проступают в его религии, сведения о которой опять-таки донесены до нас его врагами. Их финикийские пращуры почитали Баала-Молоха и Астарту как персонификации заключенных в природе мужского и женского начал, а также солнца и луны; карфагеняне относились с такой же привязанностью к соответствовавшим им божествам — Баалу-Хаману и Танит. Особенно распаляла их благочестие Танит; они наполняли ее храмы приношениями и призывали ее имя в клятвах. Третьим по значению был бог Мелькарт, «Ключ Града»; затем Эшмун, бог благосостояния и здоровья; наконец, рой младших богов — «ваалов», или господ; в качестве божества почиталась даже Дидона{87}. В больших городах в жертву Баалу-Хаману приносились живые дети — до трехсот в день. Их помещали на наклонно поставленные лапы идола, и они скатывались в разведенный внизу огонь; их крики тонули в шумных звуках труб и кимвалов. От матерей требовали смотреть на это зрелище без слез и стонов; в противном случае они рисковали навлечь на себя обвинение в нечестии и потерять доверие божества. Временами богатые отказывались приносить в жертву своих детей и покупали им замену среди бедняков; но когда Агафокл Сиракузский осаждал Карфаген, высшие классы, испугавшись, что их увертка вызвала раздражение божества, бросили в костер двести отпрысков аристократических семейств{88}. Следует добавить, что эти истории рассказаны нам Диодором, сицилийским греком, который совершенно равнодушно взирал на греческую практику инфантицида. Может быть, карфагенские жертвоприношения делали более приемлемой для благочестивых душ попытку контролировать избыточную человеческую плодовитость.

Когда римляне разрушили Карфаген, они подарили найденные там библиотеки своим африканским союзникам. Ничего из этих собраний не дошло до нас, не считая Ганнонова описания его путешествия и фрагментов из Магона, посвященных земледелию. Святой Августин уклончиво уверяет нас, что «в Карфагене существовало множество вещей, мудро доверенных человеческой памяти»{89}, а Саллюстий и Юба пользовались сочинениями карфагенских историков. Из карфагенских построек не сохранилось ничего — римляне не оставили здесь камня на камне. Рассказывают, что архитектурный стиль Карфагена был смешением финикийского и греческого стилей, что его храмы были обильно и богато украшены, что храм и истукан Баала-Хамана были покрыты золотыми пластинами весом в тысячу талантов{90}, что даже гордые греки считали Карфаген одной из самых красивых столиц мира. Тунисские музеи хранят несколько скульптурных фрагментов, служивших прежде украшением саркофагов и найденных в гробницах неподалеку от места, на котором стоял Карфаген; самая прелестная из них — это сильная и грациозная фигура, возможно, Танит, изготовленная, в сущности, в греческой манере. Меньшие статуи, извлеченные из карфагенских могил