100 магнитоальбомов советского рока. Избранные страницы истории отечественного рока. 1977 – 1991. 15 лет подпольной звукозаписи - Александр Исаакович Кушнир

добивались внутренним чутьем, – вспоминает Агафонов. – Играть по правилам мы так и не научились, да и особого желания не было. Мы слушали много хорошей музыки от Ино до Throbbing Gristle и понимали, что «играть как все» недостаточно. Для общей гармонии и завершенности нужно играть очень хорошо. Считая это безнадежным занятием, мы продолжали играть очень плохо».

В подобной ситуации нередко выручали технические фокусы и мастерски подобранные шумы. Записанная на 19-й скорости пленка крутилась в обратную сторону в два раза медленнее. Раскаты грома брали с театральных пластинок, «человеческие» вздохи извлекали из баяна с дырявыми мехами. Записывали звуки во время прогулок по Луна-парку и плач ребенка во дворе. В двух песнях фрагментарно использовалось разбитое пианино производства 1885 года, стоявшее дома у Багаева. Игра щетками на пионерском барабане органично вписывалась в общую картину. Не подозревая о существовании сэмплера, они пытались создать его ручной аналог, пропуская сигнал через три последовательно подключенных друг к другу магнитофона.

«Нами двигала техническая невозможность самовыражения, – вспоминает Багаев. – В этом была одновременно беда и обида на то, что у нас связаны руки. После этой записи нам стало казаться, что, если художнику дать все, что он захочет (в плане инструментов), у него начнется кризис».

Однако ближе к концу сессии кризис начался внутри самой группы. Можно допустить, что слишком мучительным оказался уход Носкова в собственные коммерческие проекты. Инструментальную композицию «Хрупко двух» Багаев и Агафонов записывали фактически вдвоем.

«Это была одна из последних композиций, – вспоминает Агафонов. – Думаю, в ней присутствует настроение чего-то приближающегося, не совсем хорошего».

«В группе сложилась ситуация, противоречившая всем законам физики, когда одноименные заряды со страшной силой притянулись, а потом с не меньшей силой оттолкнулись, – считает Таня Ерохина. – Если бы тогда у нас в жизни все было хорошо, то ничего в результате не получилось бы. Над нами властвовало душевное неспокойствие, смятение, атмосфера фабричного индустриального города, черные энергетические дыры. Людям должно было быть очень плохо и тревожно, чтобы такой альбом получился».

Финальную композицию «Снежный мед» Таня записывала в ожидании рождения ребенка. Песня получилась как колыбельная, с рефреном «смерть – не худший грех» и партией клавиш, впервые наложенных в профессиональной студии. Снятая на цветную кинопленку видеоверсия «Снежного меда» (с Ерохиной в главной роли) заняла спустя год первое место в конкурсе видеоклипов программы «Экзотика».

Но группы в тот момент уже не существовало. Заглядывать в будущее было для них безнадежным занятием. После ухода Ерохиной музыкантами была «честно замучена» добрая дюжина претенденток, однако ни одной из них не удалось приблизиться к загадочности и нежности Татьяниного голоса.

…Объединенные очевидной драматургией «песня – инструментальная композиция», все девять треков «Стука бамбука в 11 часов» вышли в виде магнитоальбома в ноябре 91-го года под названием «Легкое дело холод». Впоследствии музыканты объясняли это название отражением состояния, близкого по ощущениям с «холодом». Будь то пустота, смерть или что-то еще, с этим связанное. Современники восприняли альбом как звуковую дорожку к несуществующему фильму, проект которого был отменен, а песни остались.

В оформлении обложки был использован реальный фотосюжет: глупый мокрый котенок сидит на снегу, печально смотрит на небо и мечтает о чем-то своем незримом, недосягаемом и, увы, несбыточном.

Казма-Казма

Пляски трубадуров (1991)

сторона A

Оратория «Петр»

Вильгельм Баллада

Симфония № 1. «Старость»

сторона B

Щучий наигрыш

Симфония № 2. «Сирень»

Падуан «Ласточка»

Необычный состав инструментов этого харьковского рок-оркестра уже изначально вызывал немалый интерес и настраивал на нечто непривычное. Флейта, валторна, труба, фагот, рояль. Плюс ударные и электрогитара. Размалеванный гитарист являл собой смутный синтез юного дьявола и служанки из одноименного спектакля Виктюка. Программа «Пляски трубадуров», исполняемая этим экзотическим септетом, представляла смелое сочетание танцевальных мелодий эпохи Возрождения, отголосков симфонических экспериментов Стравинского и полиритмических приемов играющей арт-метал группы Meacon Delta. Весь этот «Декамерон-рок» критики называли то «элегантной вакханалией Средневековья», то «безумными танцами, покрытыми пеной эпилепсии». «Мы играем музыку тех времен, когда по всей Европе гуляла чума, а люди все равно танцевали», анонсировал выступления группы ее лидер Евгений Ходош.

Вся получасовая программа «Казмы-Казмы» была выстроена на контрастах. Европейский маскарад Средневековья («Старость») соседствовал с минималистским фолк-панком («Оратория «Петр»), а романтичная «Симфония „Сирень“» органично уживалась с исполняемым в духе раннего «Аукцыона» «Щучьим наигрышем».

«Над остинатной электрогитарно-барабанной ритм-секцией повисли воздухоплавательные объекты – труба и валторна, – вспоминает Ходош, – который, помимо пения и игры на гитаре, был автором всех композиций. В нижнем регистре игралось фаготиссимо, в верхнем активно пританцовывала флейта. Связующую функцию выполнял рояль в маске перкуссиониста».

Бас-гитара в «Казме-Казме» отсутствовала как класс.

Эпицентр этого пира во время чумы составляли две гениальные сюиты – «Падуан „Ласточка“» и «Вильгельм-Баллада». Последняя – типичная сказка, сродни тем, которые рассказывали в Средние века кочующие из города в город трубадуры: «Из дальних походов Вильгельм шел домой / Громко скрипя деревянной ногой / Оставив немало дорог за спиной / Вильгельм возвращался ни мертв, ни живой…»

Тексты «Казмы-Казмы» напоминали стилизованную под мадригалы и сонеты поэзию футуристического мифотворчества, сдобренную ударными дозами дадаистской иронии. Не чужд был Ходошу и символизм. Так, сюжет психоделически монотонной «Ласточки» состоял в том, что домашнему Петуху предлагается «улететь птичкой-ласточкой» в «край далекий», поскольку «ты же не шавка какая-то, ты же Петух!». Мечта о воле находит свое воплощение в запоминающемся припеве: «Лети, чтобы услышал весь мир хлопки твоих крыльев / Лети, улетая птичкой-ласточкой». Завершается этот манифест свободного полета монументальным «Чтобы услышал весь мир / Чтобы услышал весь мир…»

Как гласит история, во время дебюта «Казмы-Казмы» весной 91-го года звукооператор за пультом нервно курил сигарету за сигаретой, а по окончании действа, выдержав театральную паузу, спросил у продюсера Сергея Мясоедова: «Ты мне скажи только одно: где ты их всех берешь?» Хороший вопрос.

Идеолог «Казмы-Казмы» Евгений Ходош вырос в простой еврейской семье. Мать – детский врач, отец – джазовый музыкант, кажется контрабасист. Творческие метания самого Женьки начались еще в музыкальной школе: пять лет обучения по классу ударных и четыре – по классу фортепиано. Школу он так и не окончил, поскольку весь последний год предполагаемой учебы играл на барабанах, флейте и синтезаторе в группе «Товарищ». Параллельно Ходош в предельно сжатые сроки осваивает электрогитару и всерьез увлекается эстетикой Средневековья.

После распада «Товарища» 18-летний мультиинструменталист организует панк-рок-трио «Чичка-Дричка» с не вполне обычным набором инструментов: гитара – барабаны – флейта. В истории остался их сверхагрессивный номер «Повелитель бляха-мух», выпущенный на немецком компакт-диске «Украинский андеграунд. Новая сцена». Сам Ходош этот короткий период вспоминать не