Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

С которой я имел в виду

Сойти со сцены, и сойду.

Здесь места нет стыду.

Я не рожден, чтоб три раза

Смотреть по-разному в глаза.

Еще двусмысленней, чем песнь,

Тупое слово «враг».

(«Высокая болезнь»)

В 1930-е годы, времена, когда идут многочисленные аресты, повсеместно отрекаются от родных, писатели сочиняют письма, осуждающие «врагов народа» и одобряющие репрессии, Пастернак хлопочет за арестованных родственников А. А. Ахматовой, за Мандельштама. После отказа подписать одно коллективное письмо-осуждение он сам ожидает ареста. Но ему повезло. Согласно легенде, Сталин приказал оставить в покое этого «небожителя».

В 1936 году Пастернак поселился на даче в писательском поселке Переделкино. В это время он много занимается переводами, потому что его оригинальные произведения почти перестают публиковать. Благодаря Пастернаку по-русски заговорили многие герои Шекспира, гётевские Фауст и Мефистофель.

В конце войны, в ожидании великой победы и надежд на лучшее будущее страны после пережитых трагедий, Пастернак начинает работу над прозаическим произведением, которое рассматривает как итог творческого пути, книгу жизни.

Главная книга: двойная жизнь

Пастернак всю жизнь мечтал писать не только стихи, но и прозу. Первые его прозаические опыты появляются в самом начале 1920-х годов. Он часто говорит о замысле большого романа, посвященного русской истории и судьбе своего поколения. Но непосредственная работа над ним начинается зимой 1945/46 года и охватывает целое десятилетие.

Уже в начале работы четко определились хронологические границы повествования, его структура, некоторые прототипы. «Там описывается жизнь одного московского круга (но захватывается также и Урал). Первая книга обнимет время от 1903 года до конца войны 1914 г. Во второй, которую я надеюсь довести до Отечественной войны, примерно так в году 1929 должен будет умереть главный герой, врач по профессии, но с очень сильным вторым творческим планом, как у врача А. П. Чехова… Этот герой должен будет представлять нечто среднее между мной, Блоком, Есениным и Маяковским, и когда я теперь пишу стихи, я их всегда пишу в тетрадь этому человеку Юрию Живаго» (М. П. Громову, 6 апреля 1948 г.).

Поэт называл свое произведение «роман в прозе» (словно переворачивая пушкинское определение роман в стихах) и даже «моя эпопея». Последнее определение – эстетический оксюморон. Эпопея, как мы помним, представляет картину национальной жизни в ее обобщенном, безличном варианте. Один из вариантов заглавия – «Мальчики и девочки» – напоминал о великих «И»-романах XIX века, в том числе толстовской эпопее. Однако, сделав главным героем «Доктора Живаго» врача-поэта, щедро уступив ему не только собственные мысли, но и стихи, Пастернак превратил роман в субъективное повествование, лирическую эпопею.

Основные герои романа – сверстники Пастернака, люди его поколения. Родившиеся на рубеже 1890–1900-х годов, они переживают все события XX века: мировую войну, революцию, Гражданскую войну, нэп, репрессии 1930-х годов. В эпилоге книги не только, как предполагал автор, изображены несколько эпизодов Великой Отечественной войны, но есть взгляд в утопическое счастливое будущее: «Прошло пять или десять лет, и однажды тихим летним вечером сидели они опять, Гордон и Дудоров, где-то высоко у раскрытого окна над необозримою вечернею Москвою. 〈…〉 Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастливое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом».

На самой границе книги автор отодвигает в прошлое страшные годы России и дарит родному городу и родной земле просветление, освобождение, неслышную музыку счастья. Еще в большей степени музыку счастья передает завершающая роман лирика.

Там вдали, по дремучим урочищам,

Этой ночью весеннею белой

Соловьи славословьем грохочущим

Оглашают лесные пределы.

Ошалелое щелканье катится,

Голос маленькой птички ледащей

Пробуждает восторг и сумятицу

В глубине очарованной чащи.

(«Белая ночь», 1953)

Жизнь ведь тоже только миг,

Только растворенье

Нас самих во всех других

Как бы им в даренье.

Только свадьба, вглубь окон

Рвущаяся снизу,

Только песня, только сон,

Только голубь сизый.

(«Свадьба», 1953)

В «Стихотворениях Юрия Живаго» (ч. 17) практически не отражены трагические события русской истории, которым посвящены прозаические главы. Здесь переплетаются три вечные темы: природа, любовь, страсти Господни.

Стихи, посвященные рождеству Иисуса Христа, чуду, страданиям Марии Магдалины, Воскресению, были очень важны для Пастернака. «Атмосфера вещи – мое христианство…» – говорил он еще в начале работы над романом (О. М. Фрейденберг, 13 октября 1946 г.). Даже Гамлет в первом стихотворении цикла напоминал скорее не шекспировского героя, а христианского подвижника, сознающего свою жертвенную роль во вселенской трагедии: «Если только можно, Авва Отче, / Чашу эту мимо пронеси».

В завершающей книгу балладе ее христианский характер подчеркнут: это монолог уже не Гамлета, а ожидающего предательства, смерти и Воскресения Иисуса. С этих событий, собственно, и начинается история, заключительными эпизодами которой представляется прозаическая часть романа.

Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.

Во имя страшного ее величья

Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья поплывут из темноты.

(«Гефсиманский сад», 1949)

Лирический эпос «Доктор Живаго» создавался как еще одна в XX веке вариация вечной книги – евангелие от Бориса. Это сознавал и он сам, и его наиболее чуткие и благодарные читатели. «Это жизнь – в самом широком и великом значенье. 〈…〉 Это особый вариант книги Бытия», – писала автору после чтения первых глав его родственница, известный филолог-классик О. М. Фрейденберг (29 ноября 1948 г.).

«Эта книга во всем мире, как все чаще и чаще слышится, стоит после Библии на втором месте», – гордо сказал Пастернак всего через два года после публикации романа и победного шествия его по миру (Т. Т. и Н. А.