Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

был опыт выживания в одной клетке с дикими зверями. С детства он наблюдал вокруг себя не политическую борьбу, а узко-личную или семейственную вражду. Интриги и насилия, грабительство и произвол — вот на чем образовались его политические понятия, воспиталась душа. Все лучшее, что было в его разуме и духе, мешалось со страстями и инстинктами озлобленной, всегда готовой огрызнуться твари. Отсутствие родственной души, близкого человека, который бы с любовью и терпением сдерживал порывы его страстной натуры, привело к тому, что Иван в конце концов вообще отверг любые попытки нравственного влияния на свою жизнь. Правда, для этого он должен был пережить еще одно, последнее разочарование…

Глава 7. ВОЦАРЕНИЕ И ЖЕНИТЬБА

Растет среди крапивы земляника;

Прекрасно зреют сладкие плоды

Вблизи других, неблагородных ягод.

Так размышленья долго прятал принц

Под маской буйства; без сомненья, разум

В нем возрастал, как травы по ночам,

Незримо, но упорно развиваясь.

У. Шекспир. Король Генри V

Впрочем, говоря об отсутствии в воспитании Ивана нравственного примера и влияния, необходимо сделать одно исключение. При дворе был человек, в котором воплотились лучшие черты образованности и морали того времени, — митрополит Макарий. Современники единодушно признают за его незаурядной личностью поистине всенародный пастырский авторитет. Уже в Новгороде, во времена своего архиепископства, Макарий был необыкновенно популярен — его почитали «учительным» и «святым» человеком. Он обладал даром простого, проникновенного слова и замечательным талантом проповедника, — «беседовал с народом повестьми многими» так доступно и понятно, что все «чудишася, яко от Бога дана ему бысть мудрость в Божественном писании — просто всем разумети». Красноречие и образованность сочетались в нем, что бывает нечасто, с житейским умом и практической сноровкой. С его появлением в Новгороде «бысть людям радость велия не только в Великом Новгороде, но и во Пскове и повсюду: и бысть хлеб дешев, и монастырям легче в податях, и людям заступление велие, и сиротам кормитель бысть». Устраивая мирское и монашеское «общежитие», заботясь о «людях и сиротах», Макарий проявил себя достойным учеником Иосифа Волоцкого и продолжателем лучших традиций «осифлянства».

Уже одного этого было бы достаточно, чтобы признать в нем истинное украшение своего времени. Но в деятельности Макария подвиг пастырский и житейский дополнялся еще и подвигом литературным, что позволяет говорить о нем как о выдающемся представителе гуманистической эпохи, человеке Возрождения, — разумеется, в его русском проявлении. Западное влияние чувствуется прежде всего в энциклопедической направленности интересов Макария. В русской культуре наступило «время собирать камни», время сознательного строительства культуры. Макарий задумал собрать в один сборник все «читомые книги яже в Русской земле обретаются». Это грандиозное предприятие стало главным делом его жизни. Макарий сплотил вокруг себя лучшие культурные силы, привлек к своей работе и дьяков, и священников, и детей боярских — всех, в ком замечал тягу к книжному мудрствованию и любовь к образованию. Собирали старину — притом именно местную, русскую старину. Рост патриотического самосознания неизбежно приводил к замене греческого источника книжности и святости своим, древнерусским, а в последнем, в свою очередь, ясно выделялась новгородская струя, опять же более всего вобравшая в себя западное культурное веяние. Книжное собирание Макария было во многом обобщением и закреплением именно новгородских обычаев и преданий, с их традициями политической, духовной и интеллектуальной свобод — глотком свежего воздуха в затхлой атмосфере московского самодержавия. С другой стороны, избыток патриотического воодушевления, заставлявший русских людей XVI века с презрением относиться к павшей и падшей Византии, привел к тому, что из культурного кругозора Макария и русского книжника вообще выпало все лучшее и самое ценное в византийской традиции — созерцательная мистика и аскетика. В деятельности Макария «осифлянство» торжествует, побеждает бытовой, социальный идеал, а духовное созерцание уже почти не находит места в сознании среднего москвича.

Итогом десятилетних трудов Макария и его кружка стали «Великие Четьи-Минеи» — громадный сборник (более тринадцати с половиной тысяч листов), включающий в себя жития, поучения, выдержки из Ветхого и Нового Завета и святоотеческой литературы. Макарий не только собирал, но также составлял и перерабатывал жития, прилаживал их одно к другому, чтобы получался сводный, собирательный образ благочестия. Этот сборник сразу завоевал невероятную популярность среди русских любителей благочестивого чтения. Но Минеи не остались единственным энциклопедическим предприятием Макария — был еще грандиозный Библейский свод, в котором собственно библейское повествование соединяется с историческими хронографами; причем сотни иллюстраций, украшающие его, несут заметное влияние немецкой книжной гравюры — например, характерный растительный орнамент, показательный для поздней немецкой готики, и даже прямые заимствования с гравюр Дюрера…

Переехав из Новгорода в Москву на митрополию, Макарий с сердечным сокрушением обнаружил здесь не только государственные неурядицы, но и отрока-государя, одичалого и замкнутого, всеми покинутого и всецело предоставленного самому себе. Вероятно, он был первый, кто попытался серьезно восполнить недостатки в образовании и воспитании Ивана. О каком-либо систематическом обучении малолетнего великого князя до приезда Макария нам ничего неизвестно, — если оно и было, то, по всей видимости, ничем не отличалось от традиционного русского обучения, состоящего в более-менее осмысленном затверживании наизусть Часослова и Псалтыри, с бесконечным повторением задов, то есть прежде пройденного. Появление рядом с Иваном Макария, знакомого со всем кругом тогдашнего чтения, не могло не расширить литературные интересы юноши, одаренного от природы умом и любознательностью. Иван с жадностью набросился на книги, читая все без разбора — Библию и церковную историю, русские летописи и византийские хронографы — тогдашние учебники истории… Наверное, от него не укрылись не только редкая начитанность его наставника, но и нравственные его достоинства: далекий от политических интриг и боярских дрязг и склок, спокойный и преданный умственному труду Макарий должен был представляться Ивану как бы человеком из другого мира — более чистого, возвышенного, свободного от грехов и страстей земной юдоли… И хотя нет никаких документальных оснований говорить о прямом воздействии личности Макария на Грозного, нельзя отрицать того уважения со стороны царя, которым долгие годы пользовался ученый митрополит.

Поучения Макария не срослись, однако, с духовной сущностью Ивана, кроме, быть может, тех бесед, если таковые имели место, в которых митрополит мог касаться исключительности религиозно-политического положения московской державы, как наследницы Византии (эти идеи созрели прежде всего в образованной церковной среде), и священного, мистического значения самодержавной власти. Ибо вокруг этих двух вопросов и кружилась неотступно мысль Ивана, завороженная и поглощенная их величием. Сиротство и заброшенность способствовали раннему взрослению Ивана, он должен был научиться разбираться в людях, выработать собственные житейские принципы прежде, чем мог соотнести свое поведение со