Диалоги о вере. Беседы с Мартином Скорсезе - Мартин Чарльз Скорсезе

Думаю, что свобода воли определенно важна в моих фильмах, иначе речь в них не шла бы об искуплении. Когда падре Принчипе говорил нам: «Нельзя так жить», он имел в виду, что «есть другой образ жизни, духовный путь, который не только выведет вас за пределы этого района, но так широко откроет ваше сердце и разум, что вы и представить не можете». Благодаря ему мы поверили, что свободны выбирать сами.

Предназначение – нечто такое, что может для нас оставаться лишь идеей. Если оно и существует, так лишь в таком виде, что его невозможно понять. Как будто его придумали, чтобы нас мучить или чтобы обзавестись духовным оправданием: раз я и так уже грешен, могу делать что хочу и когда хочу. Я знал людей, которые вели себя подобным образом, связывая свои греховные поступки с незрелой идеей о предназначении. Иначе говоря, они совершили грех, который церковь считает непростительным, а значит, им суждено умереть, не получив искупления. Однако это идет вразрез с главным заветом Христа: дверь к искуплению всегда открыта. Какое бы этому ни дали определение, я не уверен, что предназначение так уж тесно связано с примером Иисуса.

– Где находится сердце этого фильма? Где обитают эмоции? Как он изменил твою жизнь? Возможно, что-то в нем тебя особенно поразило?

– Когда мы готовились к съемкам, я побывал на масштабном традиционном ужине в поселении Грей-Хорс, где присутствовали двести пятьдесят представителей сообщества осейджей, некоторые были в национальных костюмах. Люди произносили речи, выражая самые разные настроения: озабоченность, трепет, заботу, печаль, энтузиазм. Проблема понемногу приобретала лицо. Все они с этим живут. Родственники осейджей столкнулись на своем пути с убийствами и предательством.

Кто-то из них сомневался в моей кандидатуре, мол, режиссер, чьи фильмы славятся жестокостью, вряд ли сможет поведать эту историю. Одна женщина по имени Бренди Лемон сказала, что разделяла общее беспокойство, пока не посмотрела «Молчание». А потом слово вдруг взяла Марджи Беркхарт, внучка Молли и Эрнеста. Важно не забывать, сказала она, что Эрнест и Молли прежде всего любили друг друга и что не так уж легко провести черту между палачами и жертвами. После этого у меня как будто открылись глаза, и я начал по-другому смотреть на эту ситуацию. Я осознал, что сердцем истории могут стать отношения Молли и Эрнеста. Это был страшный вихрь любви и смерти, целый микрокосм, в котором отразилась трагедия и ужас того, что творилось внутри человека. В определенном смысле это касается и персонажа Роберта Де Ниро. Билл говорил на языке осейджей, хорошо знал их культуру, по-настоящему любил этих людей. Однако любовь эта была извращена отцом, готовым обменять жизни собственных детей на деньги и власть.

Очень сильно мне помогли доверительные и дружеские отношения, которые удалось установить со многими осейджами. Без этого снять фильм точно не получилось бы. Мы провели бок о бок несколько месяцев, и я узнал их всех по отдельности. Как настоящих друзей, связь с которыми строится на проявлении сочувствия и доверия. Доверие… В наши дни это слово используется так часто, что скоро лишится своего значения, но в данном случае оно вполне уместно. Мы действительно научились друг другу доверять. Это потрясающий дар.

– На финальных титрах в какой-то момент слышится жужжание мухи. А в самом фильме этот звук сопровождал сцену допроса Эрнеста, который был вынужден отвечать стоя. Когда я услышал этот звук с черного экрана, возникло такое ощущение, будто и я, зритель, тоже сравнялся с Эрнестом, будто и меня призывают задуматься о самом себе и собственной неоднозначности.

– Так вышло, что мухи и правда присутствовали на съемочной площадке… Когда Эрнест дает Молли отраву и у него на глазах она теряет сознание, на мгновение ему становится страшно, что она умрет. И в этот момент на шею Лео села муха, а он рефлекторно отогнал ее, шлепнув ладонью. Произошло это случайно, однако мы решили задействовать этот образ – в том смысле, как будто Эрнест пытается отогнать окружающее его зло. Потом мы решили повторить эту сцену на первом допросе, который проводил детектив Том Уайт, агент ФБР.

– Эрнест любит Молли, но все равно ее травит. Случается ведь, что и мы отравляем жизнь тех, кого любим, верно? Как такое возможно – любить и одновременно с этим мучить кого-то?

– Мне кажется, что связь между Эрнестом и Молли даже более глубокая и сложная. Он любит ее, она любит его. Он осознает, что творит. Молли ему доверяет. Быть может, интуитивно она и догадывается, но решает об этом не думать. Такое случается чаще, чем мы думаем. Как это возможно? Наверное, многие люди создают собственный вариант истории, заслоняясь от того, что не хотят видеть, от эмоций, которые не желают испытывать, хотя от них все равно никуда не деться. Это нечто невыносимое, это идет вразрез с тем, как все должно быть на самом деле. Осознать подобное сложно, но так все и есть.

– Зачем в конце фильма появляешься ты сам? Что означает Скорсезе в этой картине, с кем он себя отождествляет? Для чего ты оставил такую узнаваемую «подпись»?

– Сцена с радиоспектаклем уводит нас в чисто театральный мир. Нужно было как-то отдалиться от повествования, чтобы приблизиться к самой истории убийств, к тому, как она была рассказана, а потом затеряна в нашей культуре. Или, точнее сказать, вообще из нее выпала. Такая «сенсационная» версия помогла сбавить градус ужаса и сюжетного накала, не затрагивая при этом всю боль и трагедию этого «царства террора». В качестве основы я взял радиоспектакли тех времен: вся трагедия поместилась в двадцатидвухминутный спектакль, задуманный в качестве рекламы ФБР.

В тридцатые зародился радиоспектакль, а в наши дни появился фильм, снятый мной. Мы работали над сценой, которая снималась в католической школе Кардинала Хейса, где я сам когда-то учился, и мне показалось, что я сам должен в ней сыграть. До конца я не был уверен, но мы попробовали. На съемках присутствовала моя семья. Я говорил о том, что Молли захоронена рядом с ее отцом, матерью, сестрами и дочерью, а тем временем рядом стояли моя жена, дочь и внучка. И, повторяя эти слова дубль за дублем, я почувствовал, как они проникли в меня и сыграли свою роль – получилось очень естественно и при этом очень печально.

В конце концов, я ведь был частью того мира, подчинившего себе и практически уничтожившего осейджей и их культуру. И я отчасти ощущал себя виновным, поэтому решил напрямую с этим разобраться. Решил, что будет