Инженер Империи. Дальний Рубеж - Виктор Ступников

Будем надеяться, что еще один мертвец не решит вернуть себе дом. Не хотелось бы терять плотника с золотыми руками.

Александр Иванович ушёл дальше заниматься полами, а я срастил верхние балки, на которых, собственно говоря, и должна была держаться полиэтиленовая плёнка, найденная мною в одном из разрушенных сараев. Доработав её качества с помощью магии: усилив прочность и защиту от ультрафиолетового излучения, я подозвал к себе Ваньку, нашего водителя, праздно шатающегося по двору, чтобы тот помог мне натянуть плёнку.

Ванька без лишних слов подбежал и стал мне помогать. Вдвоём мы быстро натянули ее.

— Ты, случайно, не видел Диму, слугу нашего? — уточнил я.

Но водитель только отрицательно закачал головой.

— Тогда эта привилегия падет на твои плечи, — усмехнулся я. — Принеси дров и разведи огонь в печи теплицы. Жар должен стоять как в остывающей бане. Понял?

— Понял, ваше сиятельство, — утвердительно закивал Ванька, а по глазам видно было, что парень сомневался. Ладно, пускай на опыте тогда учится. Пару раз втык вставлю, что перетопил или, наоборот, мало жару дал, тогда и поймет. А на пальцах объяснять что-то гиблое дело.

— И поливать не забывай три раза на дню. А если уезжать куда надо будет, то не забывай передавать мои порученияДиме.

— Ой, Мишенька! — вдруг раздался за моей спиной голос матери, не менявшей свой маршрут от комнаты до столовой с самого нашего приезда. И то за общим столом она всегда появлялась исключительно для приличия. Тем удивительнее было увидеть её сейчас здесь. — А что это за прекрасная трава?

Матушка с нескрываемым восторгом глядела на мои посадки. Никогда бы не подумал, что Рукреция могла вызывать столько восторга. Несмотря на свою полезность, она мне всегда казалась обычной с виду травой.

— Это Рукреция, матушка. Очень важная трава для нашей семьи, — пояснил я.

— А как за ней ухаживать?

Насколько хватало памяти в черепной коробке Михаила, мать никогда не жаловала садоводство. А тут вдруг…

Я терпеливо объяснил матушке все тонкости ухода за Рукрецией. Она внимательно меня выслушала, после чего с совершенно непринужденным видом выдала:

— А можно я буду за ней ухаживать?

Каких-то причин в отказе ей я не видел, но и её неожиданно появившееся желание покопаться в земле меня одновременно и порадовало, значит она постепенно отходила от потери мужа, и настораживало. Я уже успел убедиться в том, что усадьба, как и вся деревня, несла в себе множество тайн. И далеко не всегда они были со знаком плюс.

Раздав всем указания в доме, я направился к Петру в надежде застать его в сельской управе.

Я направился к сельской управе, по дороге обходя лужи после вчерашнего дождя. Возле амбара, где обычно молотили зерно, столпились мужики. Федот, широкоплечий детина с рыжей бородой, горячо жестикулировал:

— Да когда ж этот овес убирать будем? Через неделю дожди зарядят, а мы сено для барской скотины заготавливаем!

Ермолай, его вечный оппонент, скептически хмыкнул:

— А ты бы лучше спросил, почему наша рожь на пол-аршина ниже, чем у соседей. Барин все удобрения на свою рукрецию пустил!

Я приостановился, делая вид, что поправляю перчатку.

— Да какая там рукреция! — Федот плюнул под ноги. — Вон у Семёновых в огороде помидоры чернеют — говорят, от этой травы зараза идет.

— Дурак ты, Федот, — отмахнулся Ермолай.

— Это фитофтора, каждый год в августе…

Я кашлянул, давая знать о своем присутствии. Мужики резко замолчали.

— Ваше сиятельство! — забормотал Ермолай.

— Мы это… насчет уборки…

— Слышал, — кивнул я. — Федот, ты ведь вроде как хлебопекарем раньше работал?

Об этом мне на днях рассказывал Пётр, когда мы с ним пересекались, обсуждая мелкие административные нюансы.

Рыжий мужик насторожился:

— Бывало…

— Завтра с утра к нам должен приехать обоз с мукой — будешь нашим новым пекарем. На всю деревню будешь печь. В плату можешь брать столько хлеба, сколько тебе надо. А если чего-то будет не хватать, то обращайся ко мне напрямую. А насчет удобрений — завтра с утра отправлю водителя в город за селитрой.

Думаю, она стоило копейки, которые не трудно было найти, зато мужики лояльнее станут.

Федот переглянулся с Ермолаем, но промямлил:

— Слушаюсь…

Я двинулся дальше, оставив их обсуждать неожиданное назначение.

Пусть почешут репу — почему барин выбрал самого строптивого. Ведь многие в деревне умели печь хлеб не хуже Федота. Но я-то знал, что именно таких, самых активных, и надо держать поближе к себе.

Петр сидел в управе, обливаясь потом. На столе громоздились кипы бумаг — ведомости по урожаю.

— Ваше сиятельство! — он вскочил, смахивая со лба пот. — Только что от старосты из Веретьева — у них полсена сгорело. Просят помощи…

Я вздохнул. Конец августа — горячая пора:

— Сколько можем выделить?

— Да если от каждой семьи по копне… но самим в обрез…

— Выделим двадцать возов. Но пусть в ответ на Михайлов день работников пришлют.

Пётр задумался, почесывая щетину:

— Двадцать возов — это почти треть нашего запаса. А если зима будет суровая?

— Тогда будем покупать сено у соседей или сократим поголовье, — пожал я плечами. — Но если сейчас не помочь, в следующий раз никто к нам не поедет, даже за двойную цену.

Пётр кивнул, записывая распоряжение в толстую потрёпанную книгу учёта.

— Ещё вопрос, ваше сиятельство. На мельнице жернова скрипят — старые уже, надо менять. А мельник говорит, что новых в губернии не найти, разве что заказывать в Москве…

— Сколько прослужат нынешние?

— Год, может два, если не перегружать.

— Тогда пока оставим как есть. Осенью разберёмся.

Я присел на краешек стола, разглядывая запылённую карту уезда, висевшую на стене.

Петр, заметив мой интерес, тяжело вздохнул:

— После дождей переправу в сторону Ельцовки совсем развезло. Мужики два дня камни таскали, но пока только заплатки. Надо бы щебень везти, да где его взять… В старом карьере за лесом должен быть, но туда никто не поедет. Все боятся.

— Значит, я сам поеду. Но я тех мест не знаю. Мне проводник нужен.

— Я могу показать, ваше сиятельство, — неожиданно взбодрился он.

В дверь постучали. На пороге стояла Арина, жена Петра, с узлом в руках.

— Простите, ваше сиятельство, — застенчиво опустила глаза. — Принесла обед Петрушке, а то