Раскол - Аня Леонтьева

2.

2.

Потом долго стою в прихожей, рассматривая себя в зеркале. Словно в своём отражении, найду все ответы. Хотя какие ответы? Я давно не задаю вопросов.

Внезапно загорается свет, и я отмираю.

Мама встревожено рассматривает меня.

- Юля, ты чего в темноте?

- Да так просто, - морщусь я, склоняясь, чтобы снять кроссовки, видимо потянула мышцы на этих окнах, - устала, - вру, совсем не желая изливать душу матери. Потому что я и сама не понимаю, чего я стою в темноте, и кручу в голове все эти мысли. Просто что-то болезненное ожило в груди, словно шов разошёлся. И меня злит и угнетает, то, что я не могу быть полноценной. А вот такой разбитой, ущербной. И сколько ещё времени нужно на исцеление, неизвестно.

- Ужинать будешь? – спрашивает мама. Она, как самый родной человек, видит, чувствует мою апатию, но не лезет, понимает.

- Не хочу. Лучше ванну приму, - я, наконец, разуваюсь, потом стягиваю с плеч куртку.

- Мама! Мама! – из комнаты выбегает Ромка, размахивая какой-то большой коробкой.

- Привет! – улыбаюсь сыну, пытаясь рассмотреть, что он держит в руках.

В коробке оказывается большой робот, и мой сын просто счастлив.

- Что это, Ром?

- Это папа мне подарил, - важно заявляет сын, притягивает коробку к себе.

Ромка очень скучает по отцу, для него он уехал на Крайний Север, в экспедицию.

На самом же деле, Кир служит в горячей точке, где-то в Западной Азии, в миротворческих войсках. Более конкретной информации не дают, по соображениям безопасности и секретности. Да и эту информацию я знаю от его родителей.

Мне стабильно приходят алименты от него, и подарки для Ромки и Андрея, хотя подарки, скорее всего заслуга родителей Кира. Мы держим с ними связь, несмотря на наш развод.

Вот и сейчас сын бережно прижимает к себе очередной подарок отца, и в очередной раз задаёт один и тот же вопрос.

- Мам, когда папа приедет?

- Скоро, - очередной мой ответ.

Что-то сегодня много всего напоминает о Кире, хотя самое главное напоминание о нём передо мной. И всё же, именно сегодня меня болезненно царапают мысли о нём.

Даже позже, когда я лежу в горячей ванне, я всё гоняю в голове его образ, таким, каким я его запомнила, когда видела в последний раз.

Я тогда сорвалась, как получила бумаги о разводе, бросила детей на родителей, и помчалась к нему.

Кир тогда ещё был под следствием, как раз решалась его судьба в армии. Его перевели в столицу, и встретились мы в комнате для допросов в следственном изоляторе.

Он стоял возле серой обшарпанной стены, когда я вошла, и смотрел на высокое, и маленькое окошко, закрытое частой решеткой. Из него еле-еле попадал дневной свет, и здесь горела тусклая лампа. Но свет от неё был невзрачным, таким, что в этой небольшой комнате, прятались тени по углам. Посреди комнаты, стоял стол, и два стула. Здесь пахло бетоном и сыростью, и хотя было тепло, всё равно бросало в дрожь.

Мы стояли друг напротив друга.

Я была не в силах вымолвить хотя бы слово.

Стояла и смотрела на его высокую фигуру. На сгорбленную спину, на опущенные плечи. На нём была какая-то растянутая футболка, невнятного цвета, а может он так похудел. Руки по обыкновению сложены в карманы спортивных штанов. И все его многочисленные татуировки, словно слились в одно сплошное пятно. Бороды уже не было, только небольшая щетина, которая позволяла рассмотреть впалые щёки, и бледные губы.

Кир смотрел на меня отстраненно и апатично, словно чисто номинально отмечая моё присутствие. Он не был, ни удивлён, ни расстроен, ну и, конечно же, совсем не рад моему присутствию. Ну, есть и есть.

А я впала в какой-то ступор при виде него.

Пока ехала сюда, столько всего заготовила, а увидела его, и ничего не смогла вспомнить.

Был только вот этот момент.

Он и я. Когда-то самые близкие люди, а сейчас…

Сейчас ничего не имело значения, кроме той исходной точки, в которой мы оказались.

Я по какой-то, видимо женской глупости, надеялась, что-то изменить своим появлением здесь. По той же глупости надеясь, что не дойдёт дело до развода. Ведь поменяв нас местами, я бы его простила. Пусть не сразу, но если бы он предпринял столько же попыток выпросить прощение, как я, я бы простила.

А он нет.

И даже сейчас его не трогает то, что я примчалась к нему за сотню километров. В очередной раз, пытаясь спасти то, что спасти нельзя.

Из задумчивости меня выводит голос конвоира за дверью, о том, что у нас на свидание осталось пять минут.

- Ну что, теперь ты доволен? Вполне удовлетворён своей местью? – против воли, вместо нормальных слов, выходит яд.

Просто я, только сейчас осознала своё положение. Увидела себя словно со стороны. Мечусь, пытаюсь удержать песок, который сквозь пальцы сыпется, а я упрямо стараюсь сохранить песчинки. Но их всё меньше и меньше, так же как и самоуважения к себе.

- Я исполнил твоё желание, - произносит Кир.

Голос его хриплый, простуженный. И очередной укол совести ощутимо болезненный. Но я сдерживаюсь от приступа самоуничижения.

- Ты даже близко не знаешь о моих желаниях, Кир! – шиплю я в ответ, и вижу, как его глаза вспыхивают. И чувство самоудовлетворения топит, когда я понимаю, что задела его.

Он отходит от окна, и, сжав до скрипа деревянную спинку стула, склоняется ко мне.

- Я уже это понял, - скрипит его голос, но глаза жгут.

- Ну и прекрасно, - я тоже подхожу к столу, встав напротив него. Тоже склоняюсь и пристально смотрю ему в глаза.

- Я надеюсь, ты осознаешь все последствия своего поступка, Кир. И надеюсь, что ты получил, то чего хотел.

Он опускает глаза, и склоняет голову, молчит. А у меня рука тянется, дотронуться до него, приласкать, утешить. И сердце плавится от тревоги, потому что он мне не безразличен. Но я сжимаю ладони в кулаки, мысленно приказывая себе, не быть такой размазнёй.

- Ты знаешь, ещё вопрос, кто из нас любил сильнее, - говорю я, отходя от стола, и от него подальше, - ты так легко сдался. Отпустил. Снова,