Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

— Я обязательно приду. Ты ведь уже два года в Багдаде и наверняка хорошо знаешь город?

— Каждый дом, господин.

— Знаком ли тебе такой дом, в котором было бы прохладно и приятно жить и где можно было бы остаться на некоторое время, не став никому обузой?

— Я знаю такой дом, господин.

— Где же он?

— Недалеко от моего жилища, в пальмовых рощах на юге.

— Кто его хозяин?

— Благочестивый талеб[1089], который живет там одиноко и никто ему не помешал бы.

— Далеко до него?

— Если взять осла, то быстро.

— Тогда иди и найми трех ослов, поедем вместе.

— Господин, тебе нужны два. Я побегу.

Через короткое время у дверей кофейни стояли два белых осла и их владельцы (надо заметить, что белый цвет любят в Багдаде). Необходимо сказать, что до этого мы с Линдсеем сидели спиной друг к другу, потому как цирюльня, где мы находились, была так устроена. Но вот мой парикмахер закончил, да и тот, что стриг англичанина, — тоже, и оба хлопнули в ладоши в знак завершения великого труда. Мы одновременно повернулись друг к другу и… Редко встретишь два лица, которые оказались бы в этот момент в такой дисгармонии, как наши! В то время как Линдсей испустил вопль изумления, меня разобрал гомерический смех.

— Что же здесь смешного, мистер? — поинтересовался он.

— Попросите зеркало!

— А как оно называется на их языке?

— Айна.

— Отлично! — Он повернулся к парикмахеру. — Дай айна!

Тот поднес ему к лицу зеркало. Без смеха на физиономию Линдсея просто нельзя было смотреть. Представьте себе вытянутое загорелое лицо, снизу рыжая бородка, широкий рот, длинный нос, увеличенный в три раза из-за алеппской опухоли, а над всем этим — абсолютно белая, сверкающая лысина, на макушке которой остался нетронутым один-единственный пучок волос. И еще такая мина! Даже бедуин не смог сдержать улыбки, хотя от смеха и удержался.

— Чертовщина! Где мой револьвер? Пристрелю подлеца!

— Не горячитесь, сэр! Бедный парень не знает ведь, что вы англичанин. Он принял вас за местного и постриг сообразно их моде.

— Да, но эта рожа! Стыд-то какой!

— Не мучайтесь, сэр! Тюрбан все скроет, а ко времени возвращения в старую добрую Англию волосы отрастут.

— Отрастут? Вы думаете? Но почему же вы так хорошо выглядите, хотя и вам оставили лишь пучок на макушке?

— Все зависит от породы, сэр. Немцу все к лицу.

— М-да! Действительно. По вам заметно. Сколько за всю эту дребедень?

— Я дал десять пиастров.

— Сколько?! Вы что, перегрелись? Глоток мерзкого кофе, две затяжки вонючего табака, испорченная голова — и за это десять пиастров?

— Подумайте, мы выглядели настоящими дикарями, а теперь…

— Да уж, если бы вас увидела сейчас старая Хальва, она бы от радости исполнила менуэт. Прочь отсюда. Но куда?

— Снимать жилье — есть какая-то вилла за городом, этот бедуин нас проводит. Поедем на белых ослах.

— Отлично! Вперед!

Мы вышли из кофейни и взобрались на маленьких, но выносливых осликов. У меня ноги едва не касались земли, а острые коленки англичанина доставали почти до ушей животного. Впереди мчался бедуин, размахивая дубинкой и разгоняя случайных прохожих, за ним следовали «всадники», то есть мы на ослах, выглядевшие как обезьяны на верблюде, а позади — оба владельца белых осликов, обрабатывавшие палками зады несчастных животных и испускавшие пронзительные крики. Так мы следовали по улицам и переулкам, пока они не стали постепенно исчезать, а дома становились все реже. Возле одной высокой стены бедуин остановился, и мы слезли с ослов. Мы очутились возле небольших ворот, в которые наш проводник принялся, что было сил колотить камнем. Наверное, прошла целая вечность, прежде чем ворота отворились. Сначала мы увидели длинный нос, а вслед за ним показалось старческое бледное лицо.

— Что вам угодно? — спросил старик.

— Эфенди, этот чужестранец хочет поговорить с тобой, — сказал бедуин.

Серые маленькие глазки цепко осмотрели меня, потом беззубый рот открылся, и дрожащим голосом старик изрек:

— Проходи, только ты один.

— Этот эмир тоже должен пойти, — возразил я, указывая на англичанина.

— Ладно, пусть, потому что он эмир.

Мы вошли внутрь, и ворота захлопнулись за нами. Высохшие ноги старика были обуты в огромные туфли, в них он и прошаркал по своему ухоженному саду к довольно милому домику, скрытому в тени пальм.

— Что вам угодно? — повторил он свой вопрос.

— Ты владелец этого прекрасного сада? Сдаешь ли ты дом?

— Да, хотите снять?

— Может быть. Надо сначала посмотреть.

— Пойдемте. Куда задевался ключ? — И он выругался, по-польски!

Пока он копался во всех карманах своего кафтана (иначе и не назовешь это одеяние), у меня было время оправиться от удивления. Наконец он нашел искомое за наличником окна и открыл дверь.

— Входите!

Мы вошли в очень милую прихожую, из которой наверх вела лестница. Справа и слева были двери. Старик открыл правую и ввел нас в большую комнату.

В первый момент я подумал, что стены ее закрыты зелеными коврами, но потом заметил, что это не ковры, а занавески, свешивающиеся с карнизов по всему периметру помещения, а что эти гардины скрывают, мог уже догадаться, бросив взгляд на длинный стол посреди комнаты — он был покрыт книгами, и ближе всех ко мне лежала — что бы вы думали? — старая Библия с картинками, изданная в Нюрнберге. Я сделал шаг к столу и положил руку на книгу.

— Библия! — воскликнул я по-немецки. — Шекспир, Монтескье, Руссо, Шиллер, лорд Байрон — откуда все это здесь?

Это были авторы, которых я узрел раньше всех. Старик отступил на два шага, сложил руки и спросил:

— Вы что, читаете по-немецки?

— Как слышите!

— Так вы немец?

— Без сомнения. А вы?

— Я поляк. А другой господин?

— Англичанин. Меня зовут…

— Нет, пока не надо имен, — прервал он, меня. — Давайте прежде немного узнаем друг друга.

Он хлопнул в ладоши (это ему пришлось сделать несколько раз), открылась дверь, и показалось лицо, но такое толстое и блестящее, каких я раньше не видел.

— Аллах акбар! — выдавило оно сквозь губы-сардельки. — Что желает эфенди?

— Кофе и табак!

— Тебе одному?

— Всем! И исчезни!

— Валлахи, биллахи, таллахи!..[1090] — С этими словами на толстых устах непостижимое существо исчезло.

— Что это за чудовище? — спросил я ошарашенно.

— Мой слуга и повар.

— О Боже!

— Да, он съедает и выпивает все сам, а то, что остается, — я.

— Но это же дикость!

— Я уже привык. Он был при мне, когда